Вахтенные на мостике стоят словно каменные. Только тогда, когда кто-либо направляет бинокль в небо, в группе происходит легкое движение. Старик и оберштурман направляют бинокли в одном направлении: Наверное, каждый из них хочет первым обнаружить корабли сопровождения.

Из рубки раздается голос старпома: “Разрешите на мостик?” Старик немедленно реагирует: “Разрешаю!”

Старпом тихо, словно кошка, забирается на платформу. Наклонившись, берет поданный ему из люка бинокль. Затем осматривает горизонт через трос антенны. Он очевидно тоже хочет принять участие в соревновании.

Старик бормочет: “Они тянут время – они слишком тянут время!” и опускает бинокль на грудь. Делает несколько шагов назад и протиснувшись мимо меня опирается на перила мостика. Вскоре к нему присоединяется и старпом.

“Они сорвали нам все, что мы выиграли по времени”. В моей голове все смешалось: Надо мыслить более шире. Держаться как можно дольше глубоководья, а тут еще эта чепуха, что высказал 1 вахтофицер: “Пакетное движение!” Конечно, Томми все это давно просчитали. Было бы очень просто послать нашим сигнал о том, что мы рядом. Но, к сожалению, не только наши друзья получат его. Этакий звонок колокольчика: мы здесь! Может быть наши братишки нас уже обнаружили. Может быть даже начали движение нам навстречу – либо предоставят нам самим бороться со смертью, что висит где-то в верху.

“Весь бы этот театр не стоил и гроша, если бы эти засранцы …”

Старик не закончил фразу. Да ему и не надо было продолжать, мне кажется, я даже знаю, что он хочет сказать: Наше люфтваффе это одно большое недоразумение. Невольно задаю себе вопрос: Почему это господа наши противники имеют преимущество в самолетах, а мы нет? У нас же такие специалисты как хвастун Геринг и вся его клика. Хотеть выиграть войну с такими героями – трепачами – это не может привести ни к чему хорошему.

Ладно, помолчим. Надо тихонечко играть дальше свою роль. Да чтобы коленки не дрожали. Ждать, да чаи гонять – милый Боженька, должно быть хороший парень. Сейчас бы над любым другим кораблем носились чайки. Однако чайки умные птицы – они знают точно: здесь за борт ничего не выбрасывают. Мы же не хотим стать организаторами своих похорон. Достойно удивления то, что чайки отличают друг от друга идущие по акватории типы судов, например, подлодки от тральщиков.

Когда же, в конце – концов, появятся эти проклятые тральщики? А может быть за этой затяжкой спрятан какой-то умысел? Может быть, специально устраивают нам нервотрепку? С этой бандой завистников больше вони и стукачества, чем дела. Тральщик – это что-то! Говорят себе наши люди и насмешливо называют его: “Качан цветной капусты”. Также интересен у тральщика и его боевой знак отличия: стоит только сдетонировавшей мине взорваться, она выглядит в этот момент словно качан цветной капусты.

Старик весь вне себя. Вновь рывком подняв бинокль, оглядывает горизонт и сдерживаясь, ругается: Не можем же мы терять здесь столько времени, пока господа распорядятся на наш счет – no, Sir! Мы так не договаривались!

Все мои чувства крайне напряжены: я хочу запомнить все, что происходит, до мельчайших подробностей, для того чтобы позже написать несколько картин об этих сценах на мостике, для выставки. Мысленно я уже делаю наброски этих картин. Старик тяжелой походкой возвращается на свое прежнее место. “Они оставляют нас подыхать на расстоянии вытянутой руки”, – произносит он глухо. И словно в подтверждение своих слов громко чихает. Затем с шумом вдыхает воздух и отрывисто бросает: “Достаточно!”. Помолчав, отрывисто бросает: “Приготовиться к погружению!” Для меня это приказ немедленно покинуть мостик. Остальные следуют за мной. Старик остается на мостике один. Стоя прямо под башенным люком, слышу его голос: “Только не халтурить!” Однако никаких новых приказов не поступает.

Лодка снижает ход. “Мне так не кажется, мне так не кажется…” говорит Старик сам себе. “Проклятье!” – бормочет оберштурман. Рулевой в башне докладывает на верх: “Обе машины готовы!”. Старик отдает приказ: “Обе машины – малый вперед!”. Следует доклад боцмана наверх: “Нижняя палуба к погружению готова!” Сверху грохочет голос Старика: “Приготовиться к продувке!”. Снова голос боцмана: “К продувке готовы!”. Стоя вполоборота вижу как Старик задраивает крышку рубочного люка быстрыми движениями винта. Затем тяжело спускается вниз. Еще стоя обоими ногами на последней ступени лестницы приказывает: “Заполнить цистерны!”. И эхом голос боцмана: “Заполнить цистерны!”. Находящиеся в централе производят с шумом удаление воздуха и задраивают маховик на передней сферической переборке для продувки отсека погружения цистерны №5 в носовой части лодки. Слышу как воздух, придававший лодке плавучесть, шипя и свистя, с громким шумом вытесняется поступающей в цистерны забортной водой. Так задористо, молодцевато, думаю я, этого еще не было. Обычно, вспоминаю, это проходило долго и нудно, с сипеньем и кряхтеньем, словно у чахоточного.

Стрелка манометра глубиномера вибрирует. Она стоит на 20 метрах, затем ползет вниз: 30, 40, 50, 55. боцман стоит вплотную к управлению рулем глубины. Он дает лодке повибрировать, для того, чтобы удалить из цистерны оставшийся воздух. Затем наступает давящая тишина. Слышен лишь тихий зуммер работающих двигателей. Боцман опускается на ящик с картами и вытягивает правую ногу. Острый профиль боцмана, почти бесформенные спины обоих рулевых, а между ними перевязанная как фашинный шест стойка и срезанные на полумесяц стекла обоих манометров глубины: тоже картина, которую я должен перенести на холст, как только удастся.

Кажется, что Старик снова оказался прав в том, что мы стоим под водой. “Нужно сделать еще кое-что”, произносит он холодно. Что это значит? Словно отвечая на мой вопрос, Старик перечисляет: “Требования к вооружению: калипатроны, кожаные куртки, штормовки, бортовой запас униформы. Так, слава Богу, дневник боевых действий в порядке. Оценочные ведомости для прикомандированных к экипажу тоже. Пока отсутствуют предложения по награждению. А еще несколько расходных ведомостей – например, учет расхода по артиллерии…”. “Но мы же не сделали ни одного выстрела из орудия?” “Не играет роли!” – чуть не с радостью восклицает Старик. “В рапорте следует, тем не менее, отметить – именно это: нулевой расход!”

Затем он перебирается через переднюю переборку и усаживается перед маленьким пультом в своей каюте. Когда я следую за ним, чтобы пройти в офицерскую кают-компанию, то вижу сидящего в радиорубке радиста с отсутствующим видом, по сантиметру вращающего ручку настройки рации.

Теперь это именно он, тот, кто ищет наши корабли сопровождения. В офицерской кают-компании я один. Устало присаживаюсь, и мои мысли тут же устремляются в Сен-Назер и Ла Боль. Но сейчас эти мысли несколько иные, чем были раньше. Сейчас меня переполняет настоящий страх. Страх, что могло бы произойти, когда мы были в море. Сотню раз повторенный боязливый вопрос: что меня ждет? Теперь, в ожидании высадки на берег, страх звучит не в глубине моих чувств, но он начинает переполнять меня, рваться наружу. Неделями никакой почты, никаких новостей – это уже слишком для христианина, особенно в такое время. Это может просто свести с ума. Наверное, такое же настроение и у оберштурмана. Как часто он пытался вооружиться напускным равнодушием, я замечал его нервозность в течение многих дней: когда ему казалось, что его никто не видит, он метался в своей каюте, словно тигр в клетке. Он женат, имеет детей; семья живет где-то в Рурпоте. Бог даст, ему не придется получить плохие вести, вести такого рода, когда их сообщают срочной телеграммой. Кажется, и боцман так же погружен в мысли о доме. И только Старик ведет себя как всегда. Хотя навряд ли можно за это поручиться: Старик превосходный конспиратор. И кроме того: у него нет семьи. В крайнем случае, его ждет какая-то зеленая каракатица, и именно этой даме, с бойким почерком и экстравагантным цветом чернил, Старик не кажется таким уж суровым и неприступным. Очевидно, ему придется взять на себя заботу о ней, как о вдове летчика. Затруднительное решение ничего более? Но надо знать Старика! Легок на помине, Старик появляется на пороге кают-компании и говорит: “Нужно бы уже и подкрепиться. Посмотрим, что там предложит наш кок. И тут же обращается к проходящему мимо свободному от вахты матросу: “Позови-ка кока!”