Домбровский может много и сделал немало, но нет у него сил по-настоящему выйти на ристалище. И тут не только желание хоть как-то дожить без тюряги, но и водка. Она его просто губит… У меня появилось такое ощущение, что он подсознательно тянет с завершением романа и не успеет его дописать, оставит всё хозяйство последней части потомкам — мол, пусть колупаются и разбирают иероглифы в школьных тетрадках…

Прут к нему — кому не лень. И все-то от него чего-то хотят, а он ничего сделать этим людям, вдовам, ожидалкам, литпретендентам и просто претенденткам не может. Ну, разве, польстит малость их авторскому самолюбию; ну, разве, удостоит великолепной беседы, а там уж под это дело и запить можно… Слегка или до упора. Больше всего ему сейчас нужны хоть какие-никакие деньги. А вот с этим предметом совсем скверно.

— Всё, всё разваливается. Водопроводчик пришел, ремонтировал сток — я ему два рубля дал, а он напился. Мне из домоуправления — звонят — «Зачем напоили?!»

— Грозят… А сток опять засорился. Снизу донос — протест! — выселить!.. Как думаете, могут выселить?.. Ключ от шкафчика с рукописью потерялся. Не могу найти… Как бы рукопись кто не выкрал… (Испугался Ю.О. не на шутку — представил себе всю непоправимость такого бедствия).

— А у вас были посторонние?

— Разные были, где их — «своих» напасешься (усмехнулся), но я не знаю. Вроде, таких уж — не было… Профессор тут приходил, всемирно известный физик, просит: «Возьмите меня секретарем, а то выселят судом за тунеядство» — но мне же не разрешат взять секретаря?.. Он говорит, что опустил письмо в мой ящик. Я сразу после его ухода к ящику — нет никакого письма.

Видно, сильно прижало мастера по всем линиям — при изрядном стечении людей он заявил мне:

— Давайте вместе сценарий сделаем. Такой, какого у них не было — настоящий!

— Вы что, решили со мной поссориться?

— Да причем тут…

Я крепился и дважды промолчал. Ю.О. все активнее предлагал двинуться в атаку и написать сценарий «такого, ну такого фильма»… Я проводил рекогносцировку, кое-что узнавал, наконец выяснилось… Мастер в третий раз атакует меня со своим предложением, и я соглашаюсь. Только предупреждаю:

— Вот при свидетелях… Я вам ничего не предлагал. Всё это затеяли вы сами — и, чур, на меня не сваливать. Я действительно хочу с вами работать, но ответственности нести за эту каторгу и унижения не намерен. Григорий Чухрай согласен принять от нас заявку на сценарий, а остальное покажет время.

Половина Москвы уже знает, что Домбровский приглашен в Экспериментальную творческую мастерскую Чухрая писать сценарий. Аванс, разумеется, получен, и последствия заметны…

7.10 1974 г., по телефону. Мастер еле выговаривает: «Мы с вами сделаем такой фильм, какого у них не было!.. — Явно работает на сидящих рядом слушателей, обязательно женского полу, я уже научился различать эти выкрутасы. — Закон — это выработка нравственных, этич… социлогич… — норм на протяжении двух-двух с половиной тысщ-щ-щ лет… — (Борется с распадом сознания и старается выстроить мысль). — Нет государства без закона. Закон неподвижен, как египетская мумия… Закон не должен быть, как мумия!.. Вы поняли меня?.. Нет, вы меня поняли? (Ну, это уж слишком…). Вот такой фильм мы можем сделать… Ура…».

7.11. 1974 г., по телефону: «Вы сами знаете, что сейчас пишут вещи с ослабленным сюжетом, а то и вовсе пренебрегают им. Хороший сюжет — острый! — сделать литературно добротно очень трудно. Он выпирает, предъявляет свои требования, и любое, даже серьезное, отклонение или отступление от него, воспринимается читателем враждебно. Хороший сюжет, коль взял под узцы, так уж гони! — гони-гони!! И здесь автор себя проявить не сможет. А режиссер и подавно…».

Я воспользовался хорошим случаем и попросил:

— Юрий Осипович, дорогой, очень прошу вас, очень, не беседуйте вы со мной по нашим делам с чужих телефонов. Вы же обещали. Очень прошу вас.

— Извините, ради Бога. Простите дурака. Я под банкой, а они обступят и прижимают — «Позвони, да позвони… Скажи ему скажи!» Я и леплю. Извините меня — не буду. Вот… — не буду.

Март 1975 г. Звенигород. Дом отдыха «Связист».

Профсоюзники дали мне аж две путевки в один из занюханных домов отдыха «общего типа» — зато в башне, и каждому отдельный номер!

… Я был слишком явно смел, взявшись за работу вместе с Ю.О. В этом есть какая-то неполноценность. Он (главным образом, его тексты) освобождали меня от врожденных, приобретенных и вдолбленных в меня подспудных тайных страхов. Это совсем не означает, что сам он от них свободен.

Корнилов — отцу Андрею из «Факультета»:

— Иуду вы простить можете?

Отец Андрей посмотрел и улыбнулся:

— А почему нет? Ведь кто такой Иуда? — Человек, страшно переоценивший свои силы. Взвалил ношу не по себе и рухнул под ней. Это вечный упрек всем нам — слабым и хлипким. Не хватай глыбину бóльшую, чем можешь унести, не геройствуй попусту. Три четверти предателей — это неудавшиеся мученики.

Придется признать: вся версия Иисуса Христа по Домбровскому куда глубже и убедительнее булгаковской.

Что же касается места русского, да и всякого интеллигента в жизни и обществе, то у Булгакова, в итоге, высокоодаренный индивидуум в конце концов понимает, что для него остается: лучшая женщина, любящая его больше всего на свете, и… домик в тихой Швейцарии. У Булгакова интеллигент смят, уничтожен, побежден и все равно (невзирая на ум и даже гениальность) хлипок. Если не «гнилая», то все равно «хлипкая интеллигенция».

У Домбровского — человек, обремененный интеллектом, единственный борец, способный все знания, всю силу духа противопоставить разгулявшейся политической и заплечной стихии. Он может быть уничтожен, но не может быть побежден. Вот что такое интеллигент по-Домбровскому.

У всемирного Исаича все эти ужасы убеждают меня в одном — ты ничтожен, сопротивление бесполезно, остается — выжить, дождаться момента, и мстить, мстить, за все измывательства, за всё изуверство и лютый произвол. Мстить ещё более люто. Или, по крайней мере, око за око, зуб за зуб.

У Домбровского бери выше — и для разгулявшейся и малоуправляемой власти пострашнее: герой не боится своих мучителей, борется с ними и даже кое-кого из них учит, просвещает, раскрывает им глаза, — а читателя заражает великолепным бесстрашием духа и поступка. Зыбин заразителен и замечательно опасен!.. В ответ на изуверские условия игры — «предательство или бесславная смерть» — он выставляет свою шеренгу ценностей непреложных: нравственную, моральную, физическую, наконец — какую угодно! — выстоять, вскрыть нарыв тупой и бессмысленной лжи, показать её опасность не только для жертвы, но и для охранников, для палачей. Или… если все это невозможно, то умереть.

В условия игры смерть принимается, коли ее вменили («хрен с ней!»), но лучше выжить и за жизнь отдать всё. А там «посмотрим, чья взяла». Тут Домбровский уникален и выразителен до конца. Его герой и есть тот работник, который выковывает настоящие «кадры человечества», и в своем окружении — в стане хранителей, и в стане взбесившихся охранителей. Он постепенно крошит, дробит, раскалывает их железобетон и наглую веру в непогрешимость верховного правителя и, следовательно, в свою собственную непогрешимость. Рушит веру во вседозволенность «во имя! высокой цели», «во имя! счастья всего человечества», отечества и начальства.

«… кто свободу презирает, тому и отчизна ни к чему! Он и без нее может кровь лить, как воду! Чужую, конечно! Потому что у вас и крови-то настоящей не осталось. Так, может, что из носа или из задницы закапает…»

С 13 по 19.03 1975 г. Я первый (как утверждает мастер, сам я так не думаю) прочел все четыре части романа «ФАКУЛЬТЕТ НЕНУЖНЫХ ВЕЩЕЙ», «БЛАГОВЕЩЕНИЕ» и Приложение.

Закончил в 20 часов 45 минут… Аминь!

Мы это событие торжественно отмечали. И придумывали награды: «Золотое кольцо» в нос — «За политическое чутьё»; «Бриллиантовая серьга» в ухо — «За бдительность», с надписью на обороте — «П-с-с-т! Враг не дремлет!». И наконец — «От восхищенной руки редактора» — два браслета с жетоном и цепочкой похожие на наручники…