— Что ты тут делаешь?

— Хоронюсь с коровой, — пропела она.

— А зачем?

— Немцы всех угоняют, заговорила она как взрослая.

— Куда?

— Не знаю.

— Может, слышала, куда гонят?

— Бабы сказывали, на Унеч.

— На Унеч? А до большака далече?

— Да нет. Туточки, — и она принялась за работу, от которой мы её оторвали.

Быстрее вперёд. Вот он большак. Идут немецкие колонны, маскированные ветками. Считаем машины, танки, транспорты, повозки. Шлю донесение.

— Чёрт возьми, жаль, что нет рации. Не думал, что так легко будет сюда пробраться.

К полудню по большаку потянулись жители со скарбом, тачками, коровами и козами. Как их много. Охрана небольшая — конные и бронемашины. Люди медлят, останавливаются, чтобы перевязать свой скарб, а их гонят, гонят, гонят.

На высотку выходят наши танки, и вопль радости, перемешанный с ужасом, проносится по большаку. Люди бросаются к обочинам и бегут в нашу сторону к орешнику. Немцы строчат из пулемётов бронемашин. Душераздирающие крики женщин и визг детей сливаются с истошным рёвом раненых и перепуганных коров. И над всей этой нечеловеческой симфонией в предсмертной агонии надрывается немецкий пулемёт.

Многие так и не добежали до заветного орешника.

Нас трое. Младший сержант Медведев, молодой курносый паренёк, токарь свердловского завода ВИЗ, ревёт и требует:

— Лейтенант, ну товарищ лейтенант, ну разрешите!

— Сиди и не рыпайся! Слышишь?

— Ну вот этого, вот … — и он стреляет в конного конвоира. Немец снопом валится на землю.

— Я и вам говорил, нас никто не заметит, — как бы оправдываясь, бормочет он.

Немцы поспешно удирают по большаку, усеянному трупами. Глубокий овраг мешает танкам выехать на дорогу, а по очищенному большаку уже идёт немецкая колонна. Танки выходят на прямую наводку и гвоздят! гвоздят! гвоздят! оставляя на дороге добрую треть удирающих.

С тяжёлыми боями наши части освободили г. Карачев, оставив на его подступах последние танки.

Вышибли немцев из Брянска и встали в дремучих брянских лесах.

Мы ждали новых машин и людское пополнение.

Уральский Добровольческий корпус неплохо начал. Нам было вручено гвардейское знамя.[1]

Брянские леса — это глушь величественная неколебимая красота.

Ноябрь 1943 года. Медленно падают крупные хлопья снега. Брянский лес — это мерно и с достоинством покачивающиеся стволы деревьев. Красавица сосна с уважением склонилась кроной к своей молодой, запорошенной снегом соседке, скрипнула стволом, чтобы привлечь её внимание, и вот теперь, тихо и не торопясь, повествует ей были-сказания брянского леса. Она, наверное, рассказывает сейчас о том, как вон на той дальней просеке лейтенант Пётр Романченко с десятком автоматчиков закупорил в лесной чаще немецкое подразделение с бронетранспортёрами. Он выдержал жестокий бой, непрерывно подбадривая своих бойцов непобедимо басовым окриком.

Пленный немецкий офицер с вытаращенными глазами, будто он впервые увидел мир, заметив у штабной машины Романченко, ткнул пальцем в его направлении и заявил начальнику разведки:

— Das ist der Held (это герой).

Вид у фрица такой, будто «Held» — это он, а не Романченко.

Только вечером мы узнали, что Пётр весь день протаскал под лопаткой большой осколок. Ранили его в самом начале боя.

Брянский лес гостеприимно принимает в своё лоно танкистов-уральцев. Но не отдых принимает он нас, а на передышку. Надо обучить пополнение, укомплектоваться, ведь танки придут вместе с приказом на выступление.

Медленно иду по широкой просеке-дороге. Слева и справа аккуратные ряды землянок. Смолистый дым клубами вырывается из труб и стелется по лесу, укрывая дальние землянки и строения. В аппарелях стоят отремонтированные танки. Видно, скучно им под заиндевелыми брезентами. Уже не прислушиваюсь к скрипу сосен. Лес полон иными звуками. Громкие окрики, фырчание нагруженных студебекеров, стук топоров и повизгивание пил. Артиллерийская команда — это тренаж у танкоистребителей.

Где-то слева отдельные выстрелы и пулемётные очереди. Полигон.

Сержант раздражённо гнусавит в микрофон:

— Муром! Муром! Я — Калуга, я — Калуга, даю настрой: раз, два, три, четыре, пять! Почему не отвечаете? Почему, говорю, не отвечаете?

А в двухстах метрах «Муром» снял наушники и хладнокровно перематывает портянки.

За его спиной всевидящий сержант «Калуга».

— Сколько раз повторять надо, — генеральским тоном вычитывает сержант, — что во время дежурства у рации…

Справа в глубине леса тревожные удары в рельсу. Батальон поднимают по учебной тревоге. Расчехливаются танки, а безмашинные экипажи выстраиваются у пустых аппарелей, но они знают, что скоро в этих аппарелях будут стоять новенькие тридцатьчетвёртки.

На опушке леса большая землянка музвзвода. Идёт репетиция. Прислушиваюсь.

Вхожу.

— Здравия желаем!

Из-за пианино мне навстречу пробирается Наум Комм и, слегка шепелявя, отчитывает меня:

— Тэдка, где ты пропадал целую неделю, я уж думал, с тобой стряслось что-нибудь.

— Что это за вещь вы сейчас разучивали?

— Как! Ты не знаешь? Это «Марш Наступление».

И пытаясь руками передать драматизм и напряжённость мелодии, он напевает:

Я очень сдружился с Наумом. Он закончил Свердловскую консерваторию и пошёл добровольцем в корпус.

Он мне рассказывал:

— Ты знаешь, Тэдка, я ходил по улицам Свердловска и мне казалось, что весь город указывает на меня пальцем — такой молодой и не на фронте.

В музвзводе специально для концертов возят пианино. Наум часто играет.

— Наум, мне мои мальчики такую землянку смастерили, загляденье. Приходи вечером, только не забудь аккордеон.

У меня просторная землянка, но в ней как всегда тесно. Приходят мои старые друзья, товарищи по батальону, знакомые из соседних частей. Шутка, споры, тихие беседы, песни, рассказы и неизменный наш спутник — отборный мат. Витиеватости умопомрачительные! Вот у где поистине проявляются индивидуальности!

Вечера в Брянских лесах длинные и тоскливые.

Возникает идея создать содружество со строгим уставом и нормами поведения, подумать о том, куда ухлопывать свободное время по вечерам и обязательно штрафовать за ругань.

— Пора… отвыкать… от выражений… Война скоро кончится… а я маме «здравствуйте» не смогу сказать без ругани, — басит Романченко, пересыпая своё заявление отборными ругательствами.

— Правильно! Предлагаю установить штраф…

— По сто рублей за выражение! — выводит дискантом Андрюша Родионов.

— Ты что…, с ума спятил, ведь это выходит… за одну фразу всю зарплату выкладывай? — возроптал Романченко.

— Предлагаю разработать детальный проект. Вот пуская Вася Лысиков и Тэд займутся, — сухо и солидно предлагает адъютант штаба Василий Курнешов, — а в субботу все соберёмся здесь в… — он зачем-то смотрит на часы — …в 15°° и обсудим.

Гвардии лейтенант Вася Лысиков начальник рации в моём взводе. Родом он из Ишимбая и прожил там всю жизнь. Учиться приехал в Москву и поступил в строительный. Фели Модатова приехала в Москву из Еревана. И вовсе нет ничего особенного в том, что они вместе ходили в кино, ели мороженое и занимались в читалке.