Незримым ядом каждый атом мой,
Тончайший волосок и крапинку под кожей,
Ты, цепью ласк своих заполоня,
Как исступленная любовница, меня
Заманиваешь, смерть, к себе на ложе...
О, пощади меня, смерть, до поры...
Страшной над сердцем не висни угрозой!
Ждут меня, кличут со склона горы
Белые, белые козы...
Юноше ль в круг твой замкнуться велишь,
Мальчика ль цепью удушишь зловещей?
В срок свой и сам возвращусь к тебе, лишь
Черным крылом своим, смерть, протрепещешь...
Рвусь я, и мчусь, и лечу от нее,
Дальше и дальше... и через ворота...
Слева — ветра,
А направо — пустоты...
Прямо, лишь прямо — спасенье мое.
Смерть, не гонись за мной, смерть, по пятам!
Взмах лишь крыла — и вернусь к тебе сам...
Смерть! Не гаси быстролетного дня.
Смертной над сердцем не висни угрозой...
Белые козы кличут меня,
Белые козы...
1919
Перевод Л. Руст
«Какой сегодня день! Какой огромный!..»
* * *
Какой сегодня день! Какой огромный!..
И брызжет песня из клубка тугого,
И звонок день, и даль ясна,
Коснулась губ моих весна.
Я только-только вышел из ковчега!
Мне снится мир —
Дитя,
С большущими печальными глазами,
С коленями открытыми...
Во мне поет заря большого утра.
1919
Перевод Д. Маркиша
«Радио — в мир, радиовесть!..»
* * *
Радио — в мир, радиовесть!
Московской царь-пушки радиорёв!..
От порога к порогу, из веси в весь,
От моря к морю.
Над морем крови, без звона бронзы, —
Камнем из кратера — громом грозным, —
Алая телеграмма, своды рушь!
Лети, радиорык!
Сверкайте, десять заповедей душ!
«На небо — алого шелка заплаты,
И провода — рвать,
И залепить бумагой циферблаты!»
От моря к морю,
От порога к порогу, из веси в весь, —
Московской царь-пушки радиорёв:
Радио — в мир, радиовесть.
1920
Перевод Д. Маркиша
ПУТНИКИ
ПУТНИКИ
Проносится краса лесов и сёл прибрежных.
Чьих поножовщин звон ты слышал издали?
Прошло ли? Кончилось ли в далях безмятежных?
Чьи в поле черепа преданьем заросли?
Всё заросло давно не кошенной, вихрастой,
Высокой зеленью, кладбищенской травой.
... Житомир, Киевщина, Знаменка и Фастов,
Прощай! И только свист ответит верстовой.
И поезда кричат в скудеющую осень,
И старики в глазах, заплаканных навек,
Лицо пылающей Украины уносят
На север, к берегам больших сибирских рек.
Ветрами всех широт обуглены их лица,
Им сотни тысяч верст знакомы позади.
Всмотрись же в путников, червонная столица,
Дай, Киев, руку им и песней проводи!
1920
Перевод П. Антокольского
БЕРЛИН
БЕРЛИН
Как мерзлый картофель, торчит сквозь истлевшие тряпки
Исчахшая грудь с голубыми кореньями жил.
«Что? Что здесь меняют?.. А детской рубашки и шапки
Не надо ли?.. Нет?.. Белокурый... Вчера еще жил...»
Чесоточный пес, как на патоку, падок на падаль,
И треснувший череп седыми червями пророс...
«Что? Что здесь меняют? Хлеб? Сахар?.. А шапки
не надо ль?..»
Пять псиных оскалов вонзились в заржавленный мозг...
Меняют. Торгуют. Выносят из дома охапки...
Хохочут! Рыдают! Безумье и смех — пополам!..
И кружатся птицы, как черные детские шапки,
И льнут они к ветру, к его золотым волосам...
1920
Перевод О. Колычева
«Бог дал тебе детей и руки золотые…»
* * *
Бог дал тебе детей и руки золотые.
Вот лупу черную подносишь ты к глазам
И, на жену взглянув, как на часы стенные,
Заводишь снова счет секундам и годам.
О старый часовщик! Заплата на заплате!
Как стрелки ржавые, усы твои торчат
На выцветшем лице, на сером циферблате...
Но освещает всё живой, искристый взгляд.
И квохчет ласково твоя «она» средь хлама,
И тихо, не спеша освобождает грудь:
Ребенок на полу зовет протяжно: «Мама!»
Он девять месяцев прокладывал дорогу
В горячем животе... Ни вскрикнуть,
ни вздохнуть!
А нынче, «как часы, он ходит», слава богу...
1920
Перевод Д. Маркиша
«Солдат, как жито, как колосья, косят…»
* * *
Солдат, как жито, как колосья, косят,
Их много, как бурьяна на задворках.
Сюда, солдатки! Кто-нибудь да бросит
На пропитанье вам сухую корку.
Витрина жиром заплыла, намокла.
Худые дети рядом на панели.
Зубами пуль дробите эти стекла,
Сердца, ликуйте гимнами шрапнели.
Святые в тюрьмах, голь в ночлежках темных,
Стегайте жен несчастных и бездомных,
Пускай свои шарманки крутят бойко.
Куда загонит ночевать вас голод?
Днем нищенство, а ночью мрак да холод.
Днем — родина, а по ночам — помойка.
1920
Перевод Р. Сефа
ЛУЖАЙКА
ЛУЖАЙКА
В глубины осени глядит рогатый скот,
Сухие стебли трав перетирая вяло.
Он влажность выдохов лужайке отдает,
Где звонкая коса недавно погуляла.
Ленивый ветерок лужайку посетит,
Отыщет жухлый лист и вежливо подкинет,
Круженьем над землей соломинку почтит
И дальше двинет...
Цепочкой лужицы округлые легли,
Как серебро монет, соединенных нитью.
Над ними в сумерках курлычут журавли —
Ватага странников, готовая к отбытью.
Напутствует детей перед дорогой мать,
Тропами даль исчерчена глухая.
Переползает воз груженый через гать,
А встречный порожнем несется, громыхая.
Я листья желтые опять начну считать,
Домой шагая...
1920
Перевод М. Тарловского