Очаг Вик сложил из серого вулканического камня, выбрав подходящие по форме и размеру образцы и склеив их глиной. На вид сооружение казалось довольно прочным.

Фрина вдруг поняла, что ее руки уже настолько отогрелись, что можно снять перчатки. За этим занятием и застал ее Вик, принесший в дом саквояж, корзину и мешок.

— Помогите мне, пожалуйста, — попросила она. — А то пальцы не слушаются.

Вик опустился на колени и осторожно стянул насквозь промокшие перчатки, при этом вывернув их наизнанку. Пальцы Фрины все еще были синеватыми от холода.

— Надо согреть, — сказал он, и руки Фрины утонули в его теплых ладонях. — А что с ногами?

Фрина позволила Вику расстегнуть и снять с нее сапоги и обе пары носков (шелковые и шерстяные). Он растер ей ступни, возвращая их к жизни.

— Наверное, в небе очень холодно, — предположил он, опуская одну ее ногу и беря в руки другую. — И что, всегда так?

— Вовсе нет. Если только не взбредает в голову идиотская мысль перелететь через гору в ледяном тумане. По сравнению с сегодняшним все предыдущие морозы кажутся приятной прохладой.

— Я принес весь ваш багаж. Достать вам что-нибудь оттуда? А вы пока сидите, грейтесь.

— Нюхательную соль? Нет, мне и так хорошо, я согреваюсь. А вот чашка чая была бы очень кстати. Скажите, Вик, а зачем вы сделали два? — Фрина указала на второе массивное кресло.

— Ну, на случай гостей. Я же за сезон много народу вижу. Даже сюда ко мне доходит большая часть новостей, я заказываю в Мельбурне книги, а в Толботвилле — еду и всякие другие товары. Иногда погонщики скота заходят поговорить, а как-то раз трое из них попали в такой буран, какого я в жизни не видел. Мы потом три дня конюшню откопать не могли. Хорошо, у меня запасов было вдоволь, а то погибли бы. А-а, вот и чайник. Я только собаку накормлю, и вы получите свой чай, мисс… э-э… Фрина.

Он обворожительно улыбнулся, извлек из сетки с мясом кроличью тушку и кликнул Мака.

— А что это за порода?

— Келпи. Думаю, какая-то помесь. Черно-белый пес. — Вик старался подобрать подходящие слова. — Госпожа Энн отдала его мне совсем щенком. Он хороший пес, — добавил отшельник, отдавая кролика Маку.

Пес почувствовал, что его хвалят, и радостно завилял хвостом.

— Только унеси его наружу, вот молодец.

Мак ухватил кролика и одним прыжком махнул через окно на улицу.

— Воображала, — снисходительно заметил Вик. — Обычно он так делает, когда слишком много снега и он не может открыть дверь.

Фрина приняла чай, налитый в громадную фарфоровую кружку.

— Молока нет, а сахар в этой миске. Здесь, наверху, муравьев почти нет. Может, вас укрыть? Все еще мерзнете?

— Да, спасибо.

Фрина удивлялась морозостойкости Вика, одетого лишь в тиковые брюки и фланелевую рубаху. Он обернул ее в громадное покрывало из кроличьего меха.

— Прекрасная выделка. Ваша работа?

— Я не охочусь на местных зверей, но кролики — настоящая напасть, а их шкурки легко обрабатывать. Мне нужно мясо — кормить Мака. Он и сам охотиться умеет, но только если снег не слишком глубокий. А в этом году зима задержалась.

— А Счастливчик?

— Я покупаю в лавке мешок овса и фасоль, к тому же у него и подножный корм есть. Трава тут не очень густая, но хорошая.

— А там еще что-то… большое, у вас под кроватью, — заметила Фрина.

Вообще-то сказать она собиралась совсем другое, но так вышло. Кровать скрипнула. Вик засмеялся. Порывшись в мешке, он вытащил пригоршню ярко-желтых маргариток с корешками, положил их на пол и свистнул. Звук был нежный, призывный, похожий на птичий пересвист. Существо вылезло из-под кровати, подслеповато заморгало от света и громко по-поросячьи хрюкнуло.

— Это вомбат! — с восторгом воскликнула Фрина. — Я никогда не видела их так близко!

— Это Вом. Я подобрал его совсем маленьким, наверное, он отбился от матери. Он и сейчас еще не совсем вырос. Давай, старина Вом, познакомься с дамой.

Он подтащил вомбата поближе, дал ему еще горсть маргариток, и Фрине впервые выпала возможность погладить зверька. Это был крупный, совсем не задиристый зверь с черными глазками-бусинками и короткими толстыми лапами. Наступив передними ногами на край пледа, он позволил Фрине погладить свой густой длинный мех, провести по носу и почесать за круглыми пушистыми ушами. Его торчащие черные усы были жесткими, как сапожная дратва.

— Очаровашка, — пробормотала Фрина. — Правда, ты прелесть?

Вом покончил с цветами и вернулся под кровать. Представление закончилось.

— Теперь вы понимаете, почему я не могу вернуться в город? — спросил Вик.

Фрина оглядела уютную хижину, прислушалась к чавканью вомбата, который дожевывал маргаритки. Тихо-тихо, словно откуда-то издалека, доносилась песня дрозда и еще шуршание лошадиных копыт на лужайке — там пасся Счастливчик.

— Да, — хмуро сказала она. — Понимаю.

— Скоро стемнеет, — заметил Вик. — Пойдемте, я покажу вам горы. Туман уже немного поднялся.

Натянув задубевшие сапоги, Фрина накинула на плечи меховой плед на манер римской тоги. Она уже успела проиграть в шахматы, чему совершенно не удивилась, и съесть какой-то необыкновенный суп из местного ямса, лука и еще каких-то ингредиентов, опознать которые она не смогла, а спросить не решилась. Нежное мясо, похожее на рыбу, действительно рыба или, может быть, змея? Лучше уж не знать. Мисс Фишер отыскала в саквояже английскую булавку, заколола свою накидку и последовала за хозяином дома через лужайку, чтобы полюбоваться пейзажем.

— Боже мой! — только и смогла вымолвить Фрина, отступив от обрыва.

— Гора Хауитт, — пояснил Вик, довольный произведенным впечатлением. — Вот это Поперечная Пила, а под ней — Страшная Впадина, где-то в ее недрах берет начало Воннангатта. Видите, какое глубокое ущелье? Вон там, по краю, видны только самые верхушки эвкалиптов. Это гора Раздумье, а рядом с ней — Викинг.

Великолепный край с жуткой, холодной геометрической точностью очертаний. Зубцы Поперечной Пилы наверняка вырезал какой-то насмешливый божок — он знал: люди станут приходить сюда собирать урожай и валить лес, и порой им придется платить за это собственной жизнью. Оливковые листья, серые скалы, бледное небо, серебристая кенгуровая трава, усыпанная пестрым конфетти альпийских цветов. А прямо у ног — отвесный обрыв трехсотметровой пропасти.

— И зачем они сюда приходили? — спросила Фрина, ни к кому, впрочем, не обращаясь. — Зачем вообще люди приходят сюда? Они здесь не нужны.

— Не то что не нужны, а просто незаметны. В этой долине можно спрятать целую армию, никто и не догадается. Это опасное место, Фрина, но я люблю опасность. Я пришел сюда совсем разбитым, практически уничтоженным — по крайней мере, не подлежащим восстановлению, так мне казалось. Придя сюда, я ничего не ждал, совсем ничего, мне просто нужно было сбежать от людей — этих болтливых злобных обезьян. Вы не представляете, что это такое. Хотя вы про меня многое знаете, раз искали меня. Но вы не знаете про Позьер.

— Ну, в общем, знаю. Я говорила с друзьями, которые побывали там. Они были правы. Они сказали, что Позьер наверняка повлиял на вас — так же, как и на них.

— А что с ними произошло? — спросил Вик, глядя на синюю дымку далеких гор, расположенных позади Викинга.

— Они были ранены; вернее, один ранен, а у другого обнаружили кардионевроз, и их отправили домой.

— Им повезло.

— Они это знают. Сказали, что в Позьере было куда хуже, чем в Галлиполи.

— Позьер был сущим адом. За первые двенадцать часов я просто оглох. То есть голосов я не слышал, зато в моей голове не смолкал грохот орудий. Они не затихали ни на миг, даже когда я ел или спал; едва я закрывал глаза, мне мерещилась линия заграждения — все ближе, ближе, а потом снаряд и вспышка. Меня трясло, как в малярии. Эта дрожь проникала в самые кости. Я хотел умереть, но, похоже, так легко мне было не отделаться. — Теперь Вик говорил охотно, как будто слова слишком долго копились в нем, не высказанные ни самому себе, ни собаке, ни этим горным вершинам. — Когда я вернулся домой, за этим грохотом я не слышал людей. Я знал, что мне придется бежать; на самом деле я пришел сюда умереть. Я знал, что не смогу убить себя в доме матери, ведь был еще и Чарльз. А потом произошло самое удивительное. Я пришел сюда пешком, у меня была только палатка, кое-какие пожитки да револьвер, которым я собирался воспользоваться. Но я был так вымотан подъемом, что решил подождать до рассвета. Я даже не ставил палатку, а просто улегся на траву возле ручья. И уснул, поскольку очень устал. В то время я вообще был страшно измучен. А проснувшись, я услыхал журчание воды, бегущей по камням. И не сразу понял, где я и что произошло, а потом сообразил: орудия в моей голове затихли. Просто замолчали, совсем. Я лежал там и целый день слушал пение ручья. Никогда в жизни я не слышал музыки чудесней. Я боялся уснуть, боялся, что все опять вернется — и грохот, и лихорадка. Но все же я уснул, а проснулся уже от холода, ведь я так и лежал на мокрой траве. Но по-прежнему слышал только шум воды. Я поставил палатку, развел костер, а потом еще долго чихал. Но был совершенно счастлив — впервые в жизни. Затем я спустился с горы, купил кое-каких припасов и отправил послание арендатору этой земли с вопросом, можно ли мне остаться. Он не возражал.