Но пришлось отклонить приглашение жителей Гуты-Степанской, решили идти дальше, ближе к лесу, где, как предполагали, намного безопаснее сделать привал.

Над землей уже подымалось мартовское утро. С северной стороны хутора Островки, окруженного лесом, клином подходили вспаханные, еще не засеянные поля. Узенькая, чуть заметная дорожка вилась через поле. Облюбовав обнесенный низким забором домик, Павел Банацкий решил расположить в нем разведчиц на отдых.

– Как, место подходящее? – осведомился он у Еленца.

– Думается мне, вполне.

Вдвоем они вошли во двор, а остальные ждали в лесу.

На цепи бесновался большой рыжий пес. Пожилой мужчина выглянул в окно. Увидев вооруженных людей, хозяин не решился выйти из дома. Банацкий заметил его нерешительность и подошел ближе.

– Зашли поесть, деньги за продукты заплатим. В доказательство он вынул из кармана денежную купюру и потряс ею в воздухе.

Тогда выглядывавший в окно хозяин открыл дверь, но все же продолжал недоверчиво коситься на пришельцев.

Тонкое лицо хозяина выражало скорбное недоумение, смешанное с глубокой тревогой. Он хорошо усвоил истину – не доглядишь оком, заплатишь боком. Поэтому несколько мгновений оставался неподвижным и даже угрюмым. Исподлобья посмотрел на Банацкого.

– Заходи,- пригласил хриплым голосом.

У хозяина дома Петра Аврамовича Загоруйко большая семья – жена и шестеро детей. Зимой он работал на лесоразработках, летом занимался сельским хозяйством, имел небольшой клочок земли. Старшие дети пасли скот, а жена хлопотала по хозяйству.

Павел Банацкий вызвал хозяина в другую комнату, признался, что они советские партизаны и просил разрешить им передневать в его доме.

– Советским отказа нет,- подобрел хозяин и тут же объяснил, что жена до войны, как многодетная мать, получала помощь от Советской власти, а нынче этого нет…

Еленец остался с хозяином, а Павел Банацкий пошел в лес за остальными. Деревья благоухали утренней свежестью. В этот час кругом было безлюдно, казалось, дремлющий покой нарушался только шагами Павла. Неожиданно он заметил человека, притаившегося за стволом дерева.

– Руки вверх! – властно скомандовал Павел незнакомцу.

Тот осмотрелся и без всякого огорчения, скривив улыбкой тонкие губы, спокойно поднял руки вверх. К месту происшествия поспешил Ростислав. Выяснилось: задержанный прячется от немцев и готов во всем помочь партизанам.

– Не смотри на кличку, смотри на птичку,- осмотрительно предупредил подоспевший Еленец.

– Добре, сейчас узнаем,- согласился Павел и вместе с Еленцом и Ростиславом учинил допрос.

Иван Грищенко оказался жителем хутора Островки. В разговоре нарочито подчеркивал свою неприязнь к фашистам. Как только отодвинулся фронт, он «собрал» в этих местах бросовое оружие. Об этом узнала Степанская жандармерия и арестовала его. Затем, продолжал рассказывать Грищенко, ему удалось бежать» и теперь он вынужден скрываться. Дабы убедиться в искренности его слов, партизаны привели Грищенко в дом Загоруйко.

– Земляком вашим назвался, – показал на Грищенко рукой Банацкий.- Узнаете?

– Знаем его, – двусмысленно подтвердил Загоруйко.- Из наших краев. Так оно…

А про себя подумал: «Да разве скажешь? Убьют!. А дети как же?..»

– Значит, правду говорит?

– Правду…

Вначале партизаны намеревались оставить задержанного под охраной до вечера, а потом ему позволили принести упрятанное оружие. Грищенко несколько раз повторил о своем желании уйти вместе с ними в партизанский отряд.

– Не врет он,- успокаивал друзей Банацкий.- Ведь его признал хозяин дома. Неужто у него заячья душа?

– Будь я старший – не отпустил бы,- не соглашался Ростислав.

На пороге показалась девушка с тугой косой. Она скоро вернулась с охапкой соломы и приветливо зазвала партизан.

В дом зашла вся группа. Позавтракали, расстелили на полу солому и улеглись на отдых. Был установлен закрытый пост. Первым нес вахту у двери Банацкий. Он через щель вглядывался в лес, поросший кустарником, настороженно прислушивался к каждому шороху. Отчетливо услышал шепот хозяев: «Как хочешь, Петро, а я Грищенко не верю. Ты же знаешь, волк каждый год линяет, а все сер бывает… Плут он, окаянный».- «На слезах людских не станет плясать, поскользнется… И у него ведь, есть малые дети! Должен же он думать о их судьбе!»

Шепот стих и скоро умолк. Глаза Банацкого широко раскрылись и застыли. В ушах отдавались слова, невольно подслушанные на посту: «Плут он, окаянный». Эти слова насторожили его, и он даже начал каяться за опрометчивую доверчивость. Но тут же сам себя подбодрил: «Чего панику сеять? В чужую душу не влезешь. Конечно, лес не без шакала, но этот…»

Ростислав сменил Банацкого. Уставший и терзаемый грустными мыслями Павел тяжело повалился на солому.

Над лесом закружились вороны. Каркая, они пролетели над хутором и удалились в южном направлении. И вдруг резкий визг ударил по тишине. С шумом распахнулась калитка, и, словно из-под земли, в ней появилась с растрепанными волосами женщина. Она подбежала к двери дома и надрывным голосом завопила:

– Немцы! Спасайтесь!

По тревоге поднялись все. Мужчины с оружием в руках выбежали во двор. Женщина, предупредившая об опасности, исчезла. Зато партизаны увидели другое: к дому приближались жандармы и полицейские. Они окружали партизан.

Семен Еленец и Ростислав оказались первыми во дворе, они залегли и открыли огонь по фашистам. С другой стороны стал отбиваться от наседавших жандармов Павел Банацкий.

– Мама! Ядзя! – крикнул во весь голос Ростислав показавшимся на пороге женщинам.- Бегите в лес, быстрее, мы вас прикроем!

Мать и Ядзя проворно пролезли через пролом в заборе, что есть силы побежали, пригибаясь, к скирде соломы, стоявшей у леса. Банацкий, Еленец и Ростислав, частыми автоматными очередями прикрывая отход спутниц, приняли весь огонь фашистов на себя. «Еще минута – и они будут спасены»,- надеялись боевые друзья и нетерпеливо поглядывали на бежавших к скирде чуть сгорбленную» мать и стройную Ядзю. Но случилось непредвиденное,… Немцы ворвались во двор с противоположной стороны. В затылок был убит Еленец. Оставшись вдвоем, Павел и Ростислав начали отходить за дом. Тогда часть гитлеровцев перенесла огонь по убегавшим партизанкам.

Мать изнемогала, силы ее покидали. Бежавшая рядом с ней Ядзя, уже однажды испытавшая погоню врагов, бодрила ее.

– Крепитесь, родная, крепитесь… Скоро… Скоро… вот…

Задыхаясь от волнения и стремительного бега, Ядзя схватила за руку оступившуюся мать и потянула ее вперед. Еще несколько усилий – и большая скирда соломы укроет их от фашистов. Отсюда уже легче будет добраться в лес.

В нескольких шагах перед заветной скирдой мать сняла на бегу пальто и кинула его Ядзе.

– Легче мне так, а главное, ты знаешь, воротник…

Ядзя быстро перебросила пальто в другую руку. В лицо пахнул с встречным ветром пряный запах соломы. Вот и скирда… Но что это? Разгоряченная ладонь матери судорожно вырвалась из крепкой руки Ядзи. Только на какой-то миг она застыла с раскинутыми руками и упала навзничь.

– Марфа Ильинична! – в испуге крикнула Ядзя. -А когда все поняла, закричала еще пуще:

– Изверги, убили, убили, убили!..»

Но тотчас же мужество вернулось к девушке. Мертвой Марфе Ильиничне уже не поможешь. Пуля пробила голову, с седых волос струйкой стекала кровь. В руках Ядзи было пальто, а в нем упрятаны нужные бумаги. Марфа-Ильинична выполнила боевое задание отряда. С набегавшими одна за другой мыслями Ядзя бросила прощальный взгляд на безмолвно лежавшую вниз лицом седую женщину и устремилась дальше, в лес, где можно укрыться, спасти доверенные ей сведения.

Отстреливаясь от преследователей, Ростислав и Банацкий успели укрыться в лесу. Вокруг все стихло… Ростислав, не подозревая горя, шепнул товарищу:

– Павел, надо разыскать мать и Ядзю и поскорее уйти из этих мест, немцы устроят облаву.

Банацкий любил Ростислава за его уверенность, за раскатистый смех, за сильные руки, за безудержную» смелость. Сейчас он с грустью посмотрел на возбужденного юношу. Отступая к лесу, Банацкий видел, как бедная старушка не успела добежать до скирды и рухнула наземь. В ту минуту Ростислав вел интенсивный огонь по фашистам, пытавшимся подкрасться со стороны. Но тогда он не мог сказать другу об этом. А сейчас…