Козырь заметил происшедшую перемену в лице гестаповца, но воспринял ее по-своему. Переминаясь с ноги на ногу, он попытался уверить, что сообщил лишь о цветочках, а ягодки, мол, впереди. Он, Козырь, обязательно выследит, с кем якшается смазливая девчонка.

Герберт не скрывал своего негодования.

– Одни предположения нас не устраивают, как тебя…

– Козырь, господин офицер.

– Козырь! А вообще, тебе надлежит знать – девушку устраивали на работу с нашего ведома. Так что…

– Извините, извините, – виноватым голосом несколько раз повторил Козырь.

– Бумажка, на всякий случай, останется у нас, а ты продолжай следить. – Герберт отвернулся и вышел.

– Хайль Гитлер! – вдогонку ему прокричал полицейский агент.

С чувством разочарования Козырь удалился из гестапо. Он недоумевал: чем прогневил офицера? Хотел как лучше, а получилось… Ох, и невезучий какой!

Подавленный и расстроенный, Козырь постоял немного на углу, отдышался и пошел вниз. По дороге он с отвращением посмотрел на вывеску банка. Его злило, что там работает та самая Савельева, из-за которой сегодня он, Козырь, оказался в весьма неприглядном виде перед гестаповцем. Ничего, думал он, доиграется!

А Паша сидела за кассовым окошком и между делом прислушивалась к болтовне немцев. В ожидании денег они бесцеремонно рассказывали «пикантные» новости.

– Вчера офицер по надзору за лагерями Людвиг был в плохом настроении, – говорил круглоголовый фельдфебель. – За день прикончил двадцать военнопленных.

– У лейтенанта нервы сдают, – сочувственно вставил другой.

Умилительную историю рассказал коллегам унтер среднего роста, с красивым смуглым лицом. Он привел все подробности прошедшей накануне шумной вечеринки, устроенной на квартире Курта Голленбаха. В самый разгар веселья полицейский привел молодушку. Фигура стройная. Гм… Самому Голленбаху пригляделась крошка. Гм… А утром Курт не нашел своего пистолета. Вот те и молодушка! А? Ха-ха-ха.

– Ее поймали? – одновременно задали вопрос несколько голосов:

– Ищи ветра в поле!

Немцы весело смеялись. Действительно история! К хохотавшим приблизился лисьей походкой хозяин ресторана.

– Кстати, – обратился к нему один из беседовавших, с тонкими светлыми усиками,- сегодня будь начеку. Придет Людвиг, он, как всегда, сам не ходит, приведет с собой девчонок. Понял? И любит порядок!

«Хозяин» раболепски кивнул головой, мол, понял, возвратился в ресторан и приказал приготовить стол для взыскательного гостя.

Подслушанные «новости» взвинтили Пашины нервы. Она не могла забыть, как легко и безразлично немцы говорили о зверстве Людвига, который в один день загубил двадцать жизней советских людей. Ей хотелось крикнуть, да так, чтобы ее услышали все на свете негодяи. Вдруг Паша вся встрепенулась, она припомнила: это – тот самый Людвиг, о котором не раз говорили подпольщики! Однажды, кажется, даже обсуждался план его уничтожения. Да, это известная персона… Теперь он от мести народной нигде не спрячется!

Оставшиеся минуты до конца рабочего дня казались часами. Паше хотелось скорее повидать друзей, рассказать о злодеяниях фашистского палача.

Савельева поспешила в парк. В условленном месте встретилась с Виктором Измайловым и Николаем Громовым. Она передала подслушанный разговор о Людвиге.

– И как только таких извергов земля держит! – с возмущением закончила Паша свой рассказ.

– Долго на ней не удержатся, – сжал кулак Виктор. – Да, надо потарапливаться. Если такой проживет лишний день, это будет стоить многих жизней наших товарищей!

– Какой же план вы предлагаете?

Вместо Виктора ответил Громов:

– Я стреляю отлично, не промахнусь.

– Постойте, – оживилась Савельева. – Вспомнила! Я же этого Людвига видела в канцелярии лагеря. Да, да! Среднего роста, с круглым лицом и глубоко сидящими глазами. Шатен. Светлый шатен. Я слышала, как начальник лагеря называл его Людвигом, когда они просматривали какой-то список узников, и приговаривал: «Не торопись, дружище, растяни удовольствие». После этого он появлялся еще раз или два. С его приходом настроение у работников канцелярии заметно портилось.

– Раз ты его знаешь в лицо, это уже половина дела,- облегченно сказал Громов,- а вторую половину мы берем на себя с Виктором. Условились: операцию «Людвиг» выполняем втроем, – продолжал Николай Григорьевич. – Я и Паша пойдем к ресторану, а Виктор останется дежурить на углу. Одобряете?

– Пожалуй, ничего другого не придумаешь, – согласился Измайлов.

Вышли на полчаса раньше, чтобы успеть осмотреться. Вечерний Луцк выглядел печальным. В окнах мерцали слабые огоньки. Занавески были задернуты. В окне одноэтажного домика, обнесенного ажурной изгородью, стоял букет цветов. Паша вздохнула. Цветы! Ее любимые спутники жизни!..

Громов по-отцовски, нежно спросил:

– Не страшно тебе, Паша? Оно, конечно, неприятно убивать человека, но если это спасет жизнь десяткам людей, я даже не задумываюсь. А знаешь ли как «людвиги» без всякого повода расправляются с беззащитными узниками? К таким жалости нет! Сколько буду жить, никогда не забуду такую картину: рядом со мной лежал на земле молодой паренек, лет двадцати. Артиллерист. Его лихорадило, поднялась температура, он бредил. Помню, с какой нежностью из его пересохших губ срывалось слово «мамочка». Несколько отрывистых фраз относились к преподавателям: Вероятно, он учился в техническом вузе, так как называл детали машин. Заболевший обессилел окончательно и не явился на поверку.

– Как же теперь будет? Как? – в проблесках сознания переживал артиллерист.

– Да ты не волнуйся, все обойдется, – тешил я его. Когда выстроили колонну, дважды кликнули: «Устименко!» Я робко сказал: «Заболел». Тогда к нему подошел плюгавенький ефрейтор, ткнул сапогом в плечо. Пылающее лицо юноши обратилось к небу. Немец наставил дуло в открывшиеся мутные глаза военнопленного и выстрелил. Раз, другой, третий… Нет, такое не забудешь!

– Вот так, Паша… К палачам у меня жалости нет!

К ресторану вела дугообразная улица, упиравшаяся в широкую магистраль. Несколько домов, расположенных вблизи ресторана, были освещены электрическими фонарями. Вообще район этот считался неспокойным, жители привыкли к перебранке пьяных, перестрелке. Теперь тут постоянно патрулировала фельджандармерия, шныряли полицейские.

Громов, Савельева и Измайлов тщательно изучили обстановку. Виктор остался на углу, Паша и Николай Григорьевич медленно прохаживались по улице в ожидании Людвига.

Ровно в восемь на углу показалась шумная компания немецких офицеров. С ними были две молодые женщины. Паша пристально всмотрелась в приближавшихся и сразу отличила того, кого они ждали.

– Справа крайний, ведет под руку девушку в зеленом платье, – шепнула она Громову. В горле сперло дыхание. Никогда раньше Паше не приходилось участвовать в акте мести. Она выполняла всякие поручения, но такое – впервые.

– Их больше, чем нужно, – отозвался Громов, четко чеканя каждое слово. – Прийдется обождать.

Подпольщики были готовы отложить «встречу» с Людвигом. Но тут немец поклонился, видимо, попросил извинения у спутниц, остановился, поманил пальцем шагавшего вблизи жандарма. Офицеры и девушки прошли в ресторан, а Людвиг что-то говорил патрулю, стоявшему по стойке «смирно».

– Немедленно уходи к Игорю, – приказал Паше Громов, – встретимся завтра в парке.

Медлить нельзя, случай самый подходящий. Паша мысленно пожелала благополучного исхода и повернула в обратную сторону. Громов, с чуть побледневшим лицом, ускорил шаг к месту, где стоял немец. Как Паше хотелось обернуться, посмотреть на отважного коммуниста в минуты такого напряжения! Но это исключалось, могли обратить внимание. А вот и Виктор, на душе немного отлегло. – Громов приказал побыстрее выйти из зоны ресторана, идем!

Между Громовым и говорившим немцем дистанция сокращалась. Их разделяли всего несколько шагов. Громов четко расслышал, как офицер спросил, все ли понял жандарм. Тот уже вытянул вперед руку и застыл в приветствии. Громов выхватил пистолет и трижды выстрелил. Два раза в грудь Людвига, а третий – в живот жандарма. Несколькими прыжками Громов перескочил улицу и оказался в темном переулке, тут он пересек двор, выбрался на противоположную сторону и устремился к центральной улице.