Еще далее искрилось бальное веселье. Здесь не выносились решения и не изощрялись в скептицизме, здесь пренебрегали и тем, и другим; это был живой пояс, охвативший старческое ядро, — здесь просто упивались жизнью… Как у кого получалось.

А за шумными чертогами балов начинались королевские сады, где стыдливая зелень тянулась ввысь, заслоняя тех, кто искал уединения, и нередко можно было увидеть двух крэгов, грудь к груди взмывающих в вечернее небо, крыло к крылу, клюв к клюву — много ли надо крэгам, которые сами не ищут себе пару?

Но не только любовь властвовала в вечерних садах: те, кому она была недоступна или не нужна, наполняли лабиринты аллей и гнезда беседок свежайшими сплетнями. Естественно, все венчали сплетни о королевском доме, но, судя по их монотонности, принцесса Сэниа ни в чем не изменила своих привычек. Независимо от того, знала она или не знала о сватовстве Асмура.

Так собирались они не чаще шести раз в год — владетельная элита Джаспера, все его человеческое население. Шелестели бархатные наряды, изящно приподнимали свои клювы крэги, усыпанные флюоресцирующей пудрой, и, расходясь к полуночи, гости гадали, о чем же шла речь сегодня в святая святых — Большом Диване. И никто, даже высокомудрая Тарита, не мог бы предположить, что и там занимались самым обычным делом — сплетничали о принцессе Сэниа.

Впрочем, ни у кого ни в Диване, ни в вечерних аллеях не было повода толковать о чем-либо, кроме неумеренных скачек и кровопролитных упражнений с рапирой.

Это Асмура устраивало — он был сейчас спокоен: никто не станет судачить о том, что он отправился в путь, так и не простившись с моной Сэниа.

Четвертая луна поднялась над горизонтом, когда плантации бесцветника, раскинувшиеся влево и вправо насколько видел глаз, вдруг оборвались, уступая место естественному лугу. Шелестящие купы деревьев заставляли коня настороженно вздергивать голову и косить мерцающим глазом на хозяина. Но тот молчал, бросив поводья и скрестив прикрытые перьями руки. Дремал и крэг, или так только казалось коню — ведь крэги никогда не дремлют. Близкая зарница сполоснула небо химерическим бликом, и тогда над дорогой нависло полукружье величественной арки.

Конь задержал шаг, ударил копытом в металлическую подворотную плиту — раздался удар гонга, отозвавшийся эхом серебряного перезвона там, за аркой.

— Тебе что, впервой?… — сурово проговорил Асмур, ножнами меча проводя по выпуклой чешуе. — Трогай, уже полночь…

Конь всхрапнул, подбадривая самого себя, и вступил под свод кладбищенской арки.

Узкая аллея, прямая, как лунный луч, пролегала меж двумя рядами безыскусных стел и пирамид. Это были древние захоронения, и люди, покоящиеся тут, далеко не все носили славное имя Муров. Вот силуэты памятников потянулись вверх, их венчали шары, короны, звезды; раскидистые, как деревья, они указывали на захоронение целого рода — пышное, горделивое…

И вдруг все оборвалось.

Несколько десятков убогих могил — на них не стояло даже имен, потому что в одну яму, случалось, сваливали несколько безвестных тел. Страшная пора Нисхождения Ночи, когда тысячи трупов тлели непогребенными… Даже камень лежал не на каждом холмике. Иногда это были просто безымянные насыпи, но они чтились в семье, потому что, согласно преданьям, здесь и тогда начали хоронить одних только Муров. Остальные, не блещущие мудростью и не принадлежащие к элите планеты, были обречены и остались лежать в полях, где кости их быстро истлели, или на заводских дворах, откуда бездумные сервы стаскивали их в печи для мусора.

Асмур горько вздохнул, хотя вряд ли смог бы точно определить причину этой горечи: нелюдимый и одинокий, он не мог всерьез сожалеть о тех временах, когда на Джаспере, тогда еще — веселом Джаспере, людей было так много, что они, даже не собираясь вместе по специальному королевскому приказу, могли видеть друг друга и говорить друг с другом.

Крэг издал тоже что-то подобное вздоху, и Асмур подумал: способны ли они вообще чувствовать? Убогие земляные холмы уступили место башенным надгробьям, и, может быть, глядя на эти причудливые островерхие теремки, Асмур-крэг впервые реально представил себе, как и он когда-нибудь влетит в такой вот одинокий домик-усыпальницу, чтобы ждать выполнения Уговора? Асмур многое дал бы сейчас за то, чтобы посмотреть своему крэгу в глаза и прочитать там ответ — боится тот смертного часа своего хозяина или ждет его?

Но своему крэгу в глаза не взглянешь, а зеркал эти загадочные существа не терпят.

Дорожка стала шире, и все вставшие к полуночи луны поочередно заглядывали в сквозные окна пустых надгробных теремов. Наконец конь переступил через белую пену мелколинейника, выплеснувшегося на плиты дороги, фыркнул и, не ожидая приказа, остановился. Это было последнее надгробье справа от кладбищенской дороги Муров, и стрельчатая часовенка над ним не была пуста, как остальные.

Эрл Асмур, словно очнувшись, достал из седельной сумы кожаную рукавицу и натянул ее на левую руку, осторожно сдвинув чуть повыше цепкие когти собственного крэга. Не сходя с седла, склонил голову и торжественно произнес:

— Тарита-крэг, я, эрл Асмур, последний из рода Муров, пришел, чтобы выполнить Уговор!

И тотчас же зашелестел водопад ломких перьев, и палево-белый крэг выскользнул из надгробной часовни. Он сделал полный круг над пустынным кладбищем, словно прощаясь с этими местами, и опустился на левую руку эрла, обтянутую перчаткой.

Асмур знал, что там, возле кораблей на звездной пристани, девять родительских крэгов сидят на руках у юношей, объединившихся, чтобы выполнить Уговор. Девять крылатых существ терпеливо ждут своего часа; Тарита-крэг — десятый и последний. Они были верны своим хозяевам всю жизнь, подчас долгую и нелегкую, верны той немыслимой верностью крэгов, которая сама по себе — загадка; и вот настало время сыновьям расплатиться за отцов и матерей. А плату крэги признают только одну: полное, немыслимое одиночество.

Один на целой планете…

То, зачем Асмур приехал сюда, было выполнено, и он повернул коня, объезжая материнское надгробье. И вдруг до его слуха донесся топот. Кто-то мчался во весь опор и был уже совсем близко — гром копыт не прилетел издалека, а возник прямо тут, на кладбище, возле земляных безымянных холмов.

Значит, тот, кто догонял Асмура, прекрасно знал, где его искать. Эрл приподнял брови, удивляясь легкости и нервному ритму приближающегося топота, и одновременно опустил правую руку на рукоять меча. Серв не скакал бы на коне, а законы Джаспера запрещают поднимать десинтор на человека. И все-таки…

Он осторожно пересадил Тарита-крэга с левой руки на круп коня. Нет на Джаспере человека, который посягнул бы на неприкосновенность хотя бы одного перышка крэга — но случай, но полуночная тьма… Впрочем, настоящей темноты здесь не бывало; вот и сейчас вечерняя луна уже скрылась, зато две ослепительно-белых и одна медовая освещали стройный ряд надгробий с какой-то неестественной, зловещей четкостью.

Козыри — ночь, поэтому луны должны быть за него. И уж если они высвечивают кого-то с такой безжалостностью, то это, разумеется, враг. Он вытащил свой меч уже наполовину, когда розовато-сиреневый конь, словно сказочная аметистовая птица, стелющаяся над самой землей, вылетел из-за надгробья Тариты-Мур и, осаженный опытной рукой, взвился на дыбы. Искристая грива мешалась с целым каскадом таких же шелковистых, разбрасывающих рассветные блики перьев; разглядеть всадника, чью голову и плечи укрывал этот великолепный наряд фиалкового фламинго, было совершенно невозможно, но Асмуру не нужно было глядеть.

Только у одного человека на Джаспере был такой конь и такой крэг. Вороной заржал, призывно и просительно, и двинулся навстречу аметистовой кобыле. Асмур рванул поводья — и понял, что это осталось только мыслью, но не действием: не послушались руки. Вороной захрапел и поймал зубами прядь гривы, надвигающейся на него сиреневым ореолом, и в этот же миг легкие руки, укутанные перьями, обвились вокруг шеи Асмура, и тело, охлажденное встречным ветром, напоенное полевыми ночными запахами, прильнуло к нему, и он почувствовал, как цепкие когти на его запястьях разжимаются, привычный, почти неотделимый от него самого капюшон соскальзывает с волос — и мир вокруг него погас. Асмур уже не видел, как два крэга, пепельный и аметистовый, прижавшись друг к другу и превратившись в одну серо-сиреневую птицу, гордо пошли в ночную вышину, мелко трепеща крыльями…