Из темного леса навстречу ему

Идет вдохновенный кудесник,

Покорный Перуну старик одному,

Заветов грядущего вестник,

В мольбах и гаданьях проведший весь век.

<…>

«Волхвы не боятся могучих владык,

А княжеский дар им не нужен;

Правдив и свободен их вещий язык

И с волей небесною дружен.

Грядущие годы таятся во мгле;

Но вижу твой жребий на светлом челе…»

По принципу контраста сцена с Николкой («Площадь перед собором в Москве») повторяет одну из начальных «народных» сцен, на Девичьем поле, где люди из толпы проливают ложные слезы и проявляют притворную радость при избрании «цареубийцы». Отзывается эта сцена и в последнем эпизоде («Кремль. Дом Борисов. Стража у крыльца»). Под окно Федора подходит нищий, просит милостыню, и стражник гонит его словами: «Поди прочь, не велено говорить с заключенными». Здесь спародированы слова Николки, некогда обращенные к Борису: «…молиться за царя Ирода — Богородица не велит»… Кого надлежит слушаться — власть земную или власть небесную? Пушкин дает прозрачный ответ, формально замыкая на сцену у собора и начало, и конец своей трагедии, так что она обретает статус композиционного и смыслового центра.

Позже он многократно отождествит себя со своим Юродивым; отождествит в шутку, но вполне настойчиво: «Хоть она (трагедия. — А. А.) и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!» (из письма к П. А. Вяземскому — ок. 7 ноября 1825 г.). И дело совсем не в сентябрьской пикировке с П. А. Вяземским, когда тот писал: «Жуковский уверяет, что и тебе надо выехать в лицах юродивого», а Пушкин подхватывал: «Благодарю от души Карамзина за Железный колпак, что он мне присылает; в замену отошлю ему по почте свой цветной, который полно мне таскать. В самом деле, не пойти ли мне в юродивые, авось буду блаженнее» (из письма от 13 и 15 сентября 1825 г.). Дело в том, что лишь с двумя персонажами трагедии Пушкин связывал надежды на счастливый исход русской истории, на рождение отечественной гражданственности — с Пименом и с Юродивым. Но его личный идеал — не летописец, а Юродивый, в чьих репликах прямо предсказан категорический императив «<Памятника>»: «Веленью Божию, о Муза, будь послушна…».

Литература:

Алексеев М. П. Борис Годунов и Димитрий Самозванец в западноевропейской драме // Алексеев М. П. Пушкин и мировая литература / Под ред. Г. П. Макогоненко, С. А. Фомичева. Л, 1987.

Алексеев М. П. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Пушкин: Сб. статей. Л., 1972.

Винокур Г. О. Комментарий // Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 7. <Л.>, 1935.

Непомнящий В. «Наименее понятый жанр…» // Непомнящий В. Поэзия и судьба: Статьи и заметки о Пушкине. М., 1983.

Шервинский С. В. О наименовании действующих лиц в драмах Пушкина // Известия / АН СССР. Сер. лит. и яз. T. XXI. Вып. 4.

«Граф Нулин»

Стихотворная повесть

(стихотворная повесть, 1825; опубл. — 1827)

НАТАЛЬЯ ПАВЛОВНА

НАТАЛЬЯ ПАВЛОВНА — молодая помещица, недавно вышедшая замуж и скучающая в деревне; героиня стихотворной повести, варьирующей «довольно слабую» (Пушкин) поэму Шекспира «Лукреция» (издана в 1594 г.), а также стихотворную «сказку» И. И. Дмитриева «Модная жена» (1791). Сюжетной основой для шекспировской поэмы послужил «Месяцеслов» Овидия («Фасты») и повествование Тита Ливия; до Шекспира к трагической истории верной римлянки обращались Чосер («Легенды о славных женщинах», XIV в.), другие английские сочинители. Фабула «Лукреции» (в изложении А. А. Аникста) такова: «Сын царя Секст Тарквиний, прослышав о красоте и добродетели Лукреции, жены Коллатина, загорается страстью к ней. Он покидает военный лагерь, где находится также и муж Лукреции Коллатин, и проникает в дом красавицы. Убедившись в справедливости рассказов о ней, охваченный страстью Тарквиний решает овладеть ею. Проникнув в ее дом, он пытается уговорить Лукрецию разделить его страсть, но, видя, что ни просьбы, ни угрозы не действуют, он прибегает к насилию. Обесчещенная Лукреция рассказывает о своем позоре мужу и друзьям, требуя, чтобы они кровью смыли нанесенное ей оскорбление, и после этого закалывается. Коллатин и римляне, возмущенные насилием Тарквиния, изгоняют его из Рима» (Шекспир У. Полн. собр. соч.: В 8 т. М., 1960. Т. 8. С. 573). Дмитриевская героиня — молодая жена старого барина, Премила-Лукреция, отправив кривого мужа Пролаза в английский магазин и французскую лавку, наставляет ему рога с щеголем Миловзором:

<…> И Ванечка седой,

Простясь с женою молодой,

В карету с помощью двух долгих слуг втащился,

Сел, крякнул, покатился,

Но он лишь со двора, а гость к нему на двор —

Угодник дамский, Миловзор,

Взлетел на лестницу и прямо порх к уборной.

<…>

На тяжких вереях вороты заскрипели,

Бич хлопнул, и супруг с таинственным лицом

Явился на конях усталых пред крыльцом. <…>

Но собачка Фиделька своим лаем предупреждает любовников о возвращении мужа:

Кто мог бы отгадать, чем кончилась тревога?

Муж, в двери выставя расцветшие два рога,

Вошел в диванную и видит, что жена

Вполглаза на него глядит сквозь тонка сна

<…>

Пример согласия! Жена и муж с обновой!

Но что записывать? Пример такой не новый.

(Дмитриев И. И. Сочинения / Изд. подгот. А. М. Песков, И. 3. Сурат. М., 1986. С. 68–72.)

Повесть создана спустя месяц после завершения «народной трагедии» «Борис Годунов». Непосредственно за серьезным сочинением в «шекспировском духе» Пушкин создает шуточную перелицовку Шекспира в духе Дмитриева. Интрига, перенесенная на русскую почву и перевернутая на 180 градусов (жена отвергает соблазнителя, ибо уже неверна мужу с другим), предполагала легкую двусмысленность ситуации — и только. Поначалу кажется, что в таком — чисто пародийном, Дмитриевском — ключе дан образ героини, русской «Лукреции» (тем более, что вослед Дмитриеву Пушкин именует свою стихотворную повесть — «сказкой»).

В первом же стихе появляется слово «рога» («Пора, пора! Рога трубят!»); затем следует портрет мужа Натальи Павловны, типичного деревенского барина, отправляющегося на охоту и берущего с собою «рог на бронзовой цепочке». Намек на метафору «наставить рога» очевиден — особенно на Дмитриевском фоне («Муж, в двери выставя расцветшие рога…»). Внимательный читатель в напряжении, тем более что на дворе конец сентября, в деревне невыносимо скучно, а «супруга / Одна, в отсутствие супруга». Наталья Павловна не может развлечься даже ведением хозяйства, ибо воспитана не «в отеческом законе», а «в благородном пансионе / У эмигрантки Фальбала». Она выписывает «Московский телеграф», т. е. следит за картинками парижской моды; знает сочинения d'Arlincourt'a и Ламартина. Читатель вправе ожидать, что «плоды просвещения», французская легкомысленность дадут о себе знать — не век же Наталье Павловне читать скучнейший сентиментальный роман «Любовь Элизы и Армана <…>» да наблюдать за дракой козла с дворнягой и индейки с петухом.