— Приходите вечером, — зевнула она, оценив их взглядом.
— Полиция. — Зельный вставил ногу в дверную щель и выловил из кармана свою бляху.
— Меня уже полиция допрашивала. Сколько можно?
— Можно, к примеру, задержать на сорок восемь часов без предъявления обвинения. — Зельный ввалился внутрь. Младший комиссар вошел за ним.
Они оказались в типичном съемном жилье.
В кухне, сразу у входной двери, стоял большой стол, заваленный грязной посудой, на буфете громоздились тарелки с объедками. Хозяйка даже и не думала прибираться, потому что не она здесь напакостила, а съемщицы как-то не горели желанием наводить порядок.
Захламленный узкий коридор вел в отдельные комнаты. Дверь последней справа были приоткрыта. Проститутка, шаркая туфлями, проследовала туда.
— Ну, и о чем расспрашивать будете? — поинтересовалась она, усаживаясь на разобранной постели.
Зыга проигнорировал реплику. Подошел к окну. Сквозь грязное стекло серое ноябрьское утро казалось столь мерзким, что хоть вешайся. Участковый Рафалик мок, прохаживаясь около трупа. Его шаги были столь же равнодушны, как и капли дождя, стирающие следы преступления.
— О чем? О том же, о чем всегда, — ответил девке Зельный. — Имя, фамилия, зарегистрирована… Для порядку: меня следует называть пан следователь, а этого господина — пан комиссар.
Она повнимательнее присмотрелась к Мачеевскому. Ну как же, видала она типов с такими мордами в сопровождении агентов, но только всегда в наручниках. Чем-то тут воняет… А впрочем, разве тот, что помоложе, похож на мента? Она уже знала от Зохи, что этот клиент ночью хорошо ей заплатил, чтобы никому о нем не говорила. Боялся кого-то, как пить дать! А теперь лежит холодный, а к ней заявились альфонс с бандитом… Может, не след было шум поднимать?…
— Все ж таки удостоверения покажите! — потребовала она.
Зыга вынул из внутреннего кармана бумажник с документами.
— Ну, раз ты так хочешь, — произнес он вполне серьезно.
На Зельного напал внезапный приступ кашля, но уже через минуту он успокоился, потянулся за своим удостоверением и протянул его проститутке.
— Этого достаточно, или будешь звонить министру Юзевскому[25]?
— Ну ладно, скажу, что требуется. Только пусть меня господа полицейские уже не тягают по комиссариатам, а? Мне выспаться надо после работы.
Мачеевский и Зельный приближались к Крулевской, оставив позади дом, в котором расспрашивали проституток о незадачливом клиенте. Трудно сказать, кому Ежик испоганил настроение больше: младшему комиссару или девкам. Ему пришлось раньше встать, а у них была дилемма: колоться или рискнуть сорока восемью часами без заработка. Пока что они выдали только, из какой подворотни вышел цензор, однако ни одна не призналась, что его обслуживала.
— Целых восемнадцать курв прокатать, — пробормотал Зыга, глядя, как на Кафедральной площади строится кавалерийский взвод.
— Полиция нравов поможет. Но мы наверняка ничего не узнаем. Обыкновенный налет, пан начальник. — Сыщик подал младшему комиссару огонь. — Выпендриваться стал, вот и всадили перо. И какой точный удар! Даже врач удивился. Разве что это профессионал был, хотя, по моему разумению, с чего бы? Какой смысл идти на мокрое дело ради пары злотых? Ну как? Мы с Фалневичем поделим районы поиска?
Зыга не ответил, поглощенный своими мыслями. Два трупа за два дня было по статистике более чем приемлемо, тем более столь непохожие: один убит с ужасающей выдумкой, другой — разнообразия ради — вульгарно. Разные люди, разные виновники…
Агент курил и ждал, пока начальник наконец ответит, но тот продолжал смотреть прямо перед собой, как кататоник какой-нибудь. Зельный своего шефа любил, ведь это шеф отыскал его, прозябающего в комиссариате на улице Фоксаль, и устроил ему перевод на следственную службу. О, вот это, как он убедился, была работа, и дело не только в двадцати пяти злотых служебной надбавки! Зельный мог одеваться как надо, почти не сидел за письменным столом, а мотаясь по городу, всегда при случае мог подцепить какую-нибудь барышню свободных нравов. Но и сам Мачеевский был холерно хорошим следаком! Всего тридцать лет, а уже младший комиссар. На большее начальник скорее всего рассчитывать не мог, потому что времена послевоенной нехватки кадров миновали, и к корыту норовили пристроить старых боевых друзей. Но это-то как раз молодому агенту было только на руку, ибо ничто не предвещало скорой смены шефа. Впрочем, хоть Зельный и любил Мачеевского, он не сомневался, что тот не совсем нормальный. Что-то такое он видел в кино: простой парень, каждый день сидит в конторе, а ночью превращается в чудовище, чтобы наутро все забыть. Агент был уверен, что младший комиссар закончит у Иоанна Божьего: преждевременно состарившийся, слюнявый и бормочущий себе под нос.
Тем временем в голове у младшего комиссара работал «полицейский закон всемирного тяготения», как он это называл. В примитивной версии этот закон знают даже в самых мелких полицейских участках, когда, поймав похитителя груш, на него пытаются навесить все кражи по целой гмине. Если Земля притягивает яблоко, проступок притягивает другие проступки. В убийствах Биндера и Ежика Мачеевский видел что-то похожее, хотя на гораздо более тонком уровне. Эти два преступления, чем больше они друг с другом не состыковывались, тем сильнее связывались воедино в голове Зыги. Рикардо Порониц объяснил бы это в «Экспрессе» не иначе как влиянием Плутона…
— Доброе утро, пан комиссар! — вернул его к реальности голос судебного медика, который, увидев знакомую фигуру следователя, велел водителю остановить каретку. — Умер незадолго до полуночи. Как только управимся со вскрытием, я позвоню.
— Спасибо, доктор. — Мачеевский приподнял шляпу. — Буду ждать.
Каретка, недовольно урча мотором, начала взбираться вверх по улице в сторону ратуши. Младший комиссар жадно затянулся папиросой, словно хватая воздух, и только теперь ответил на вопрос агента:
— Бродить по городу может и кто поглупее. А ты мне пригодишься для чего-нибудь другого. А может, Зельный, это была заказная работа?
— Политическая? — удивился агент. — Во Львове я бы поверил, в конце концов, там украинцы. Но люблинские коммунисты?! Ну не думаете же вы, пан начальник, что сионисты?
— Боже упаси, Зельный, только не политическая! — засмеялся Зыга. — Но сначала редактор, потом цензор. Что-то их связывает, нет?
— Если бы журналист убил цензора, это я понимаю, а так?…
— Однако нельзя не заметить, что что-то их связывает. Газета, Зельный. Один пишет, другой читает. Только что такого он мог вычитать?
— Но пан начальник, если мы начнем так вникать, то не сдвинем с места оба дела! — запротестовал агент.
— Какие оба? — Мачеевский пожал плечами. — Покойного пана Биндера того и гляди заберут воеводские. И очень хорошо, пусть себе роются в этом говне. А мы тихонечко пойдем по следу цензора. И будем на месте первыми.
— Аа-а! — Ошарашенный агент удивился, как ребенок, в первый раз увидевший паровоз.
— Бе-е. Подумай немножечко, пан Валентино! — засмеялся младший комиссар. Поэтическое вдохновение его уже полностью оставило, и он снова был нормальным фликом. — Фалневича в это посвятишь, но никому больше чтоб не проболтался!
— Я?! Да ни в жисть, пан начальник! Зуб даю! — Зельный состроил мину оскорбленного жулика.
Пошли дальше. Внезапно младший комиссар застыл на месте, услышав позади команду «смирно!» взводного ротмистра. Выругался себе под нос, что никак не избавится от старых рефлексов, и прибавил шагу. Зельный глянул на рекламную тумбу — там, на афише фильма «Сын шейха», Валентино электризующе растянул губы в полу-угрозе, полу-улыбке. Агент невольно придал себе такое же выражение лица.
— На мессу опоздаем! — прикрикнул Мачеевский.
— Per evangelica dicta deleantur nostra delicta[26], — произнес театральным шепотом толстый лысеющий капеллан, целуя миссал.