— Вы меня простите, пан младший комиссар, но я не смогу выпить с вами кофе. — Липовский встал и застегнул верхнюю пуговицу своего серого пиджака.

— Я вам говорю, как спортсмен спортсмену. — Зыга без особой надежды воспользовался последним приемом, который пришел ему в голову. — Вы действительно знаете, что делаете?

— Ну так я отвечу вам, как спортсмен спортсмену: у меня жена, дети и замечательный банк, как вы сами отметили. Именно поэтому я делаю то, что делаю. Я ценю ваши боксерские достижения, но если вы придете официально, извините, я вообще не стану с вами разговаривать. Для этого у меня есть адвокат.

Выходя, Мачеевский столкнулся в дверях с секретаршей. Он заметил, что и личных помощниц председатель Липовский выбирал со знанием дела, фигура у нее была даже лучше, чем у его веселой медсестры Ружи, хоть платье с заниженной талией, несколько d?mod?[40], ее явно уплощало. Секретарша несла поднос с двумя чашечками дымящегося, ароматного кофе. Зыга не удержался, взял одну и отпил глоток.

— Даже без сахара превосходно, пан председатель, — похвалил он.

— Приятно было познакомиться, — ответил с официальным поклоном Липовский и поднял телефонную трубку в знак окончательного завершения аудиенции. — Тем не менее прощайте.

Когда Зыга переступал порог банкирского дома Гольдера, светило солнце. Сейчас, когда он вышел, пришлось наглухо застегнуть пальто. На улице царил пронизывающий холод, а из туч, которых до того и в помине не было, валил рыхлый снег. Какой-то точно так же укутанный мужчина в запотевших роговых очках налетел на него, догоняя «восьмерку», медленно ползущую к остановке за углом. Приподнял шляпу, что-то пробормотал и побежал дальше.

Мачеевский отвернулся, потянулся в карман. Одна радость, что наконец-то можно закурить. Однако первую спичку задуло ветром, вторую загасили хлопья снега, а остальные были уже давно обгоревшие, чисто рефлекторно засунутые обратно в коробок. Зыга не выносил этой своей привычки, однако никак не мог от нее избавиться.

Организм требовал очередную порцию никотина, и нервозность лишь усугубляла ситуацию. Младший комиссар фатально проиграл дело с Липовским, и, что еще хуже, прекрасно понимал, что исправить ничего не удастся. С председателем надо было палить из всех орудий и официально. Только как, холера, это осуществить, если дело Биндера не у него?! А может, ему следовало прямо из цензуры позвонить или зайти в воеводскую комендатуру? Пес с ним, что Томашчик свинья! А вот Боровик, например, всегда казался ему порядочным ментом…

В бешенстве на себя, на свою привычку к курению и синдром бродячего пса он уже поставил ногу на ступеньку соседнего с банком отеля «Виктория». Однако портье, оценив взглядом его потрепанный вид, не соблаговолил отворить дверь. Это напомнило Мачеевскому, что спички в отеле будут по крайней мере в два раза дороже, чем в киоске. Он пошел дальше, однако все мысли его крутились около папиросы.

Он был на углу Капуцинской и Краковского Предместья, когда на него снова кто-то налетел. Удивленный младший комиссар узнал Леннерта.

— Салют, Зыга! Вот так встреча! — пожал ему руку адвокат.

— У тебя спички есть? — кисло спросил Мачеевский.

Когда приятель подал ему огонь, он тут же сделал глубокую затяжку. Снег уже не падал, даже ветер как будто ослаб, только тучи, густые и клубящиеся, словно папиросный дым в пьяном шалмане, окончательно затянули небо.

— Спасибо, — кивнул младший комиссар. — А что ты здесь на морозе делаешь?

— Будем на улице болтать? Давай зайдем на рюмочку. — Леннерт махнул на вывеску «Европы».

— Я на службе.

— Ну тогда пообедаем. Товарищество промышленников угощает.

— Пан адвокат сегодня очень любезны. — При одной только мысли о еде у Мачеевского заурчало в желудке. — В порядке одолжения не откажусь.

В «Европе» было тесно, зал наполняли постояльцы отеля, в основном предприниматели, улаживающие свои дела в столице воеводства, а также наиболее высоко оплачиваемые служащие фирм и учреждений, разместившихся в центре. Большинство лиц было Зыге знакомо.

— Ну, кажется, мест здесь нету. — Он пожал плечами и повернулся к выходу, но Леннерт, остановив его, поманил рукой пана Тосека, у которого как раз была дневная смена.

Официант тут же отыскал небольшой столик в углу. Они втиснулись рядом с жадно поглощающим обед провинциалом с пышными усами. Тот окинул их внимательным взглядом, после чего снова занялся поглощением пищи.

— Может, две рябиновки для аппетита? — спросил с улыбкой пан Тосек, когда они сели.

— Не заставляй себя упрашивать, Зыга, — поддержал официанта адвокат. — Лекарства на службе пить можно.

Младший комиссар кивнул. Он заказал белый борщ и шницель, но мысли его блуждали где-то совсем в другом месте.

— Послушай, Стах, — начал он, когда они остались одни. — Ты хорошо знаешь Гольдера?

— Гольдера? — повторил Леннерт. — То есть Липовского! Так же, как и ты. А что? Гоняет как сумасшедший и штрафов не платит?

Это и впрямь был отвратный день. Может, Зыга только внушал себе, что похмелье у него под контролем? Его явно подводило чутье. Например, он не знал, откуда у него возникло впечатление, что вопрос о банкире приятеля нисколько не удивил.

— Не важно, — буркнул он. — Итак, завтра деремся?

— А как же! О, благодарю, пан Тосек! — Юрист улыбнулся официанту, который как раз принес две рюмочки, и потянулся за напитком.

Только сейчас Мачеевский обратил внимание, что у Леннерта вся правая рука в бинтах.

— Ты собрался боксировать в таком виде?! Да ты с ума сошел! — сказал он. — Что случилось?

— Э-э-э, ничего! — махнул рукой приятель. — Собака покусала.

— Собака? — Зыга вздрогнул, вспоминая вчерашнее возвращение домой. — Какая собака?

— А представь себе, пекинес. — Леннерт перегнулся через стол и прошептал приятелю на ухо: — Защищал сукин-сын честь жены пана старосты. Изрядно потасканной, но все-таки магистрацкой.

Мачеевский прыснул. Он знал о любовных победах приятеля, а уж об этом романе с госпожой старостихой было известно, пожалуй, всему Люблину, за исключением главного заинтересованного лица. И Зыга слишком живо представлял себе эту явно киношную, романтическую сцену: бордовый «пежо» мчится по затянутому осенней мглой шоссе, допустим, на Снопкув. Съезжает на проселок среди живописных ив в долине Чеменги (не хватает только снопов соломы из Выспянского[41], но туман над полями а-ля Хелмонский[42], конечно, имеется). Леннерт поворачивает голову, мягко кладет руку на плечо своей спутнице, и тут с заднего сиденья внезапно подскакивает живой клочок пакли — и цап!

— И с такой рукой ты хочешь завтра боксировать? — повторил, покраснев, младший комиссар.

— С воскресенья уже зажила. А ты что, струсил? — Леннерт тоже было засмеялся, но внезапно посуровел. — Хорошо, что я тебя встретил, Зыга, потому что все равно должен с тобой серьезно поговорить. Ты себя загонишь.

— Слушаю? — Следователь одним глотком опорожнил рюмку.

— И слушай! Ты себя в зеркале видел? Выглядишь не лучше тех, кого ловишь. Денег никаких, да еще и ножом получить можешь. Теперь ты собрался копать под Гольдера! Я не спрашиваю, в чем дело, и представь себе, меня это нисколько не волнует. Советую как друг: приходи к девяти на работу, возвращайся после службы домой, и все, хватит! А впрочем, брось это к холере и найди себе какую-нибудь настоящую должность. Ты не защитил диплом, но ведь почти окончил институт. Люди куда глупее тебя сегодня уже стали директорами. Воспользуйся тем, что у тебя есть друг, который готов помочь.

— Правда? — Мачеевский закурил папиросу. — Тогда придумай мне крючок на Гольдера.

— А пошел ты! — разозлился на его упрямство Леннерт.

Адвокат пытался еще как-то убеждать Зыгу, но когда тот набросился на обед, как волки на конную упряжь на картине Фалата[43], он уже мало что слышал. Он отложил ложку, только когда приятель упомянул о вакансии в бюро Товарищества промышленников.