—      Я, Саня, недоволен тобой, — с ноткой обиды в голосе говорил Исаев. — Не люблю, понимаешь, когда меня обманывают.

Буряк с обеспокоенностью посмотрел на него, потом перевел быстрый взгляд на Еланцева и Чекалина, сидевших чуть в стороне, точно надеялся по их лицам угадать, в чем тут дело. Угадал не угадал — сие неведомо. Про говорил вроде бы и серьезно, но тоже немного и скоморошествуя, пожалуй:

—      Я? Чтоб обманывать?! Да ни в жисть!

—      Все, что ты мне утром говорил, — вранье.

—      Где вранье, где? — всполошился Буряк. — Какое вранье?

—      Самое обыкновенное, — вдумчиво разъяснил ему Исаев. — Бессовестное.

—      Да нет, товарищ майор! Это вы зря! Чтобы Санька Буряк! Да что я, враг себе, что ли?

—      Выходит, что враг, — отрубил Исаев. — Так как — отлучался ночью с буксира или не отлучался?

Пауза была внушительная — добрую минуту. Наконец Буряк воскликнул со смертной тоской:

—      Вот же невезуха!

—      Так мы вас слушаем, Буряк, — с подчеркнутой официальностью сказал Исаев. — Все как есть: когда отлучались с судна, зачем?

Санина история, если верить ему, была до смешного незатейлива. Стояли у стенки причала, захотелось выпить. Вахтенный у трапа — дружок, вмиг понял родную душу — отпустил на свой страх и риск. С водкой тоже особых проблем не предвиделось: девицы, в ожидании щедрых кавалеров, не прочь спекульнуть ею, у таксистов частенько бывает она, но больше всего надежда была на Женьку Калымыча, который чуть не еженощно, как на службу, подъезжал к порту на белом своем «жигуленке» и бойко торговал водкой. Но в ту ночь Сане как раз не повезло: Калымыч — окончательно совесть потерял! — за бутылку не обычный червонец требовал, а пятнадцать рубликов, таких денег у Сани не было. Он кое-что высказал Калымычу на сей счет, тот, в свою очередь, в долгу не остался. Девицы на глаза Сане не попадались, «тачек» с зеленым глазом тоже на стоянке не было — Саня и вернулся восвояси, злой и трезвый. Вся отлучка будто бы с полчаса заняла, не больше.

—      Это все? — спросил Исаев, когда Саня Буряк умолк.

—      Все.

—      Ты и утром чистосердечно все врал мне.

—      Сейчас другое дело.

—      Почему же — другое?

Этого Буряк и сам, верно, объяснить толком не мог, поэтому ограничился лишь тем, что пожал плечами.

—      Послушайте, Буряк, — сказал Еланцев, — странная штука получается. В районе порта убит таксист. Около ноля часов, как раз в то время, когда вы отлучались с судна и выходили за пределы порта. А наутро вы говорите таксисту Пономареву, что одного таксиста уже убили ночью, могу, мол, и тебя в случае чего...

—      Да болтал я, товарищ, болтал. Чего с пьяных глаз не наговоришь!

—      Допустим. Но в таком случае непонятно, почему вы скрывали тот факт, что ночью покидали свое судно. Ведь если вы просто болтали, то не могли знать, что ночью убит таксист, и именно у порта. Смотрите, как нескладно выходит. Мне кажется, что только человеку, знавшему про убийство, был резон утаивать о своем ночном походе за пределы порта. Так ведь?

Тут в Буряке что-то переменилось. Был увалень увальнем, оболтус к тому же, — куда все девалось! Стал вдруг собранный, цепкий, колючий...

—      Это по-вашему так! — дерзко выкрикнул он. — По-вашему! А по-моему — все не так было!

—      Ну и как же по-вашему?

—      Очень просто! Я ведь самовольно с буксира ушел. Вот и скрывал. Кому охота под выговорешник попасть? А то и вовсе с судна попрут! Дальше смотрите: сколько я в этой самоволке был? С полчаса пусть. А до проходной от двадцать первого причала минут десять ходу. Плюс обратно столько же. Да пока с Калымычем ма- терно величали друг дружку... Когда ж тут и убивать было?

—      Прежде всего — еще неизвестно, сколько времени вы действительно отсутствовали.

—      Спросите у Валеры Платонова, он вахтенным был.

—      А вдруг он не запомнил? Или, того хуже, вы сговорились?

Буряк зло сощурил глаза:

—      Ну, дела... — Добавил с горьким смешком: — Вот же влип Санька Буряк! — Неожиданно спросил: — А правду говорят, что это вы должны вину доказать, а не тот, на кого вы думаете?

—      Сущая правда, — сказал Исаев. — Презумпция невиновности называется.

Повеселел Санька Буряк:

—      Вот и хорошо, вот и доказывайте! А я если захочу, то и помогу вам!

—      Ты уж не оставь нас своими милостями, — улыбнулся Исаев. — Помоги, Христа ради.

—      А что? Если с Санькой Буряком по-хорошему, то и он по-хорошему может. Посмотрите вахтенный журнал. Когда причалились, когда отошли от стенки — там все написано.

—      И что, вы полагаете, мы там прочтем? — спросил Еланцев.

—      То, что ночью, около ноля часов, «Геркулес» стоял на приколе минут сорок. Только я прибежал — отвалили. Потому я и вернулся по-быстрому — таксистов с водкой уже не было времени искать. — От этих своих таких успокоительных слов Буряк ощутимо воспрянул духом; разговорился — не остановить. — А то — вон какую бочку на меня катанули! Хоть стой, хоть падай. Нет, не такой Санька Буряк человек, чтобы людей убивать. Насчет выпить да погулять — это я могу. Спец, можно сказать. Тут, — рассыпался смешком, — дурнее меня тут на всем свете не найти. А людей трогать — извините-подвиньтесь, нет, не приучен. Что я — мафиози какой, что ли?

—      Веселый ты человек, Саня Буряк, — сказал Исаев. — Раз, два — и в «дамках». А нам еще ой сколько попотеть придется, чтобы тебя от грязи отмыть — если не виноват... Кто такой Калымыч?

—      Женькой зовут.

—      Фамилия?

—      Не знаю. Калымыч и Калымыч, кличка такая. Слышал, он в море вроде ходил, механиком. Теперь на берегу вот кантуется.

—      Номер его «Жигулей» тоже не знаешь?

—      Тоже. А зачем вам это? Найти надо? Так это запросто. Я знаю, где он живет. Один раз подвозил меня — вот здесь, сказал, я живу. В квартире, правда, не был у него, но, я думаю, найти — не проблема.

—      Еще вопрос. Посмотри внимательно на эти рисунки. Тебе, случайно, не попадался где этот парень?

Буряк быстро ответил (Чекалину, наблюдавшему за допросом со стороны, показалось, что чересчур быстро, едва ли успел как следует разглядеть):

—      Видел я его, точно видел!

—      Где?

—      Тогда. В ту ночь то есть. Когда я Калымычу объяснял, какая он скотина, а он меня пьянью подзаборной обзывал, к «жигуленку» его белому подошли три мужичка, моряки, похоже, так один из них сильно на этого смахивает. Я тогда еще посмотрел на него — подумал, что где-то уже видел его. Поэтому, может, и внимание на него обратил.

—      А где видел? Или — мог видеть? Это важно, это очень важно!

—      Ну, где я мог видеть человека? Либо в порту, либо в кабаке.

—      Если ты видел его у «Жигулей», то Калымыч тоже должен был видеть, так?

—      Само собой. Я ведь ушел сразу — назад, на «Геркулес» свой. А те парни остались — для разговора. Ну, какой разговор — дураку ясно. Насчет водки. Личность он известная, этот Калымыч.

—      Вот он какой интересный человек, твой Калымыч.

—      «Мой»! В гробу я его видал такого интересного. В белых тапочках.

—      Все концы, получается, у него в руках. И насчет тебя, и насчет того парня. Надо бы с ним познакомиться. Поедем, не возражаешь?

—      Всегда пожалуйста.

Пока Исаев с Буряком ездили на оперативной «Волге» за Калымычем, Еланцев и Чекалин принялись просчитывать варианты. Мог ли Буряк совершить такое преступление, не мог ли — этого не касались. Средь юристов, если они, конечно, серьезные люди, подобное гадание на кофейной гуще не в чести: эдак до ломброзианских химер договориться можно. Не только внешность, но даже и образ жизни человека не приводят его автоматически к преступлению — тьма примеров тому. Можно быть выпивохой и гулякой (на манер того же хоть Буряка) — и мухи не обидеть. С другой стороны, случается, что и поговорка насчет тихого омута не так уж безосновательна.