Люди на земле иногда про нить судьбы вспоминают, а того не знают, что каждая судьба изначально в том небесном саду своим светом светится. Иные клубочками по ветвям повисли, иные пасмочками по лугам легли, а третьи нитями в прозрачных ручьях играют.

Вот идет Небесная Пряха с девушками по саду да присматривает пряжу для своей работы. «Задумала я, — говорит, — новое расшить. Будет у меня два цвета главных: синий, небесный — для каймы, золотой, солнечный — для фона. По кайме разноцветные узоры лягут, жемчугом да бисером украсятся. Для каймы все нашла, а мне еще надо по полю надпись мудрую пустить. Для нее-то у меня нити и нет. Пойдемте, красавицы, в саду ее поищем». Ходят девицы по саду, клубочки разноцветные будто яблоки в корзины собирают. Вдруг увидели они диво дивное: маленький клубочек с деревца остролистного сорвался, блеснул на лету и в ладонь огромного лопуха скатился. На месте ему не лежится, знай себе с боку на бок перекатывается, разноцветными боками играет.

Заспорили девушки. Одни говорят: «Пойдем, отнесем клубочек небываленький Матушке Вышивальщице, подойдет он ей для рукоделия. Вон какие краски в нем горят!» Другие перечат: «Нет, не подойдет! Больно нитка у него крученая-верченая». Позвали Матушку посмотреть. Только она к находке склонилась — клубочек на край лопуха отпрянул, тот накренился, непослушник и упал в траву. А дальше всё по склону, по склону да в ложбиночку, по ложбиночке все под горку да под горку, покатился клубочек так скоро, что девушки, как ни ловчились, поймать его не смогли. Не успели ахнуть — тот по промоинке прокатился под ограду Небесного сада и канул в тучку мимоходящую.

«Упустили!» — девушки горюют, а Небесная Пряха их утешает: «Не печальтесь, милые. Пускай себе катится: мир посмотрит, себя покажет. Я свою работу начну, а ко времени нужному он сам вернется». «Ой, Матушка, так испачкается весь!» — одни сетуют. «Нитку запутает, а то и вовсе пропадет» — другие вторят. «Ах, вы маловерные! Ступайте-ка по своим делам. Мне ли не знать, что с сокровищем будет, которое в Моем саду выросло?» Разошлись девушки по терему, а Небесная Пряха путь беглеца широким крестом осенила и за работу села.

А клубочек-непослушник тем временем катился — с тучки на облачко, с облачка на туманчик, с туманчика на лужок, с лужка в овражек — грянулся оземь и стал добрым молодцем. Волосы черные, брови собольи, глаза приметливые, речи приветливые. Отряхнулся молодец, обернулся и призадумался. Откуда — не помнит, куда путь держит — не знает. «Дай, — думает, — пойду по свету. На жизнь посмотрю, уму-разуму поучусь, может, на что и сгожусь».

Так и сделал. Где только он ни бывал: и в городах, и в деревнях, и на ярмарках шумных, и в кельях тихих. Да что за притча! Везде ему рады, а нигде не свой. Лето за летом накатывает, год за годом пролетает, а ему все покоя нет. Ровесники уже семьями обзавелись, детям радуются, а его счастье стороной обходит.

Идет раз молодец по дороге, голову повесил, думу горькую думает: «Хотел бы жить — да незачем. Хотел бы умереть — да не пора еще».

Душа мается, как будто вспомнить что-то силится. Вдруг навстречу ему старичок, за поясом топорик, за плечом котомочка. Спрашивает: «Что, радость моя, не весел? Что голову повесил?»

— Да тошно, дедушка.

— Э, милый, сколько веревочке не виться, а концу быть. И печаль-тоска твоя не вечная, а конечная. Скажи-ка лучше, нет ли у тебя огонька? Дело-то к вечеру, хорошо бы костерок разжечь.

— Как не быть!

Разложил молодец костерок, жарко пламя загорелось, весело. Воды в баклажечке согрел, хлебушка достал, стал старичка звать: «Иди, дедушка, ужинать». Тот нехитрую трапезу крестом осенил, в кипяток травок пригоршню бросил. Такой дух пошел, будто росным ладаном повеяло.

Смотрит юноша — красота-то вокруг какая! Аж сердце щемит. По-над лугом туманчик клубится. Запад золотом отсвечивает. Яркие звезды на небе перемигиваются. Тут старичок и говорит: «Скажи, чадо, твою печаль. Может, и я тебе чем помогу». Говорит ему молодец: «Все люди как люди, один я бездомный да неприкаянный. Дома своего никак не найду».

— Это ты верно заметил, что бездомный. Знать, душа у тебя чуткая, краем себя чует, что дом-то настоящий у Отца Небесного остался, а здесь — только пристанища. Недаром говорят: «Там и дом, где друг к другу с добром, а крыша да стены не дадут замены». А много ты настоящих домов видел?

— Да, это, дедушка, как посмотреть. У одних дома простые, а душой в них отдыхаешь. У других — стены крепкие, а в дому тоска берет.

— То-то и оно.

— Мне-то что делать, дедушка?

— А ты, радость моя, с другой стороны посмотри. Вся земля — дом Божий. Всем тут место есть, всякой живой твари. Будь и ты как дома.

— Да, как же это?

— Да так! Куда ни придешь, скажи себе: «Где я — там и дом».

— Так просто?!

— Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного. Спи давай!

Сами собой глаза у юноши закрылись, и заснул он крепко да сладко.

Поутру птицы щебетом молодца разбудили. Глядь, ни костерка, ни старичка, будто и не было ничего. Только на душе полегчало.

Пошел молодец по дорожке, куда глаза глядят. Видит по тропке наискосок улитка ползет. Упала на нее тень — рожки втянула, сама в домик спряталась. Солнце посветило — выглянула, помедлила и дальше поползла. «Такая махонькая, а живет и не боится! — улыбнулся юноша, — Вот уж правда, где я — там и дом».

Долго ли коротко он шел, а привели его ноги туда, где жить ему стало легче, потому как выучил урок: «Где я — там и дом»!

Дни бегут, месяцы утекают, ан опять душа мается. Смотрит вокруг молодец, досада его берет: «Как же это Бог такой мир создал, что ни красоты, ни честности в нем днем с огнем не сыщешь?!». День ото дня гнев да раздражение его пуще огня мучают. Мнится ему — кругом только обман да злодейство торжествуют, хороших людей вовсе не стало. Кому верил — разуверился, на кого равнялся — обманулся! Показалось ему, что весь мир очернел, ничего светлого не осталось: «Ну, и пусть! Буду как все, чем я лучше? Чем праведником притворяться, лучше в грязи изваляться. Честнее будет!» И пошла его жизнь по кабакам да гулянкам, по помойкам да пьянкам.

Раз очнулся молодец невесть где: в животе пусто, на душе гнусно, в глазах темно. Рядом стенка бревенчатая, в ней дверка сосновая, толкнул ее — тишиной пахнуло. В тишине лампадка мерцает, Спаситель кротко смотрит. Потемнело у молодца в глазах, закричал он: «Что Ты на меня так смотришь?! Нет в этом мире правды, и хорошего нет. Я плохой, и Тебе такой не нужен. Без тебя проживу! Всё лживое, всё притворное. Нету доброго человека, нет ни одного!». Топнул ногой, что есть силы, и выбежал вон.

Так бежал, что дороги не видел. Бел камушек под ногу подвернулся, грянулся молодец оземь, искры из глаз посыпались, казалось — и дух вон! Очнулся от того, что частый дождичек сеется, лицо ему холодит. Приподнялся молодец, огляделся, видит, из-под раскидистой черемухи знакомый старичок рукой к себе манит, чуть приметно улыбается: «Что, чадо, худо тебе? Лицом потемнел, силами ослаб».

— Худо, дедушка. Кем стал — сам не пойму. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. Хорошим людям со мной обузливо, с плохими — мне позорно.

Что мне делать?

— Чую я, ты и с Богом в ссоре, и с собой не в ладу.

Ничего не ответил тот, голову опустил, насупился.

— Охо-хо, беда за бедой — хоть не ходи домой. Перестань ты, сердешный, жизнь да людей через бинокль разглядывать.

— Как это?! — молодец от изумления голову вскинул.

— А так это, — старичок посмеивается. — Бинокль, что такое — знаешь?

— Знаю.

— То-то. Вот и представь, что ты на все через бинокль смотришь: то в дальний конец, то в ближний. Представил?

— Ну-у…

— Ну! Вот и выходит у тебя: что ни прыщ — то гангрена, что ни ямища — то червоточинка, а настоящего размера тебе и не видать. Как ты еще жив-то?! Видать, Божьей милостью. Разуй глаза — всё на место встанет.

Онемел молодец, по стволу черемуховому на землю осел, пред собой смотрит, еле слышно губами шепчет: «То в дальний конец — то в ближний… то в дальний — то в ближний…» А потом как начал смеяться, не остановишь! Старичок, на него глядя, в бороду посмеивается. Утер молодец слезы от смеха да и спрашивает: