— Я бы просил вас говорить по-немецки, — по-немецки же начал я сам, но он меня не понял.

Молча я передал ему свой паспорт и документ на карточке из негнущегося картона оливкового цвета, весь утыканный скрепками и исписанный непонятными буковками.

— Ваша виза истекает через три дня, — повертев документы в руках, сказал скользкий тип.

Очки у него были еще довоенной модели, на пол-лица. Подбородок бороздили ржавые рытвины, свидетельства трудного отрочества. Он спросил, не с делегацией ли я приехал.

«Да-да, именно с делегацией, с группой». Веселая была группа, надо сказать, каждый вечер мы пировали в ресторане этого их знаменитого отеля «Астория», и чего только там не было: красная икра, черная икра, осетрина, литры дешевого шампанского — все эти избалованные рожи нажирались буквально до колик!

«Всем привет, ребята», — отсалютовал я ранним утром в тот день, когда мы перед отъездом должны были выставить наши чемоданы в коридоре.

Руководитель группы собирался разбудить нас в пять утра. Но уже в четыре ваш покорный слуга прогуливался с чемоданчиком где-то на окраине города, сопровождаемый свитой из молодых бродячих псов. Похоже, меня-то они и дожидались. Часам к одиннадцати я взглянул на часы и подумал: «Чудненько, теперь они уже в воздухе».

Вот так я и оказался здесь, в гостинице «Октябрьская», воспользовался советом водителя такси, которого звали Игорь и которому так понравились мои часы, что я ему их в конце концов подарил.

— Я индивидуальный турист, — наконец ответил я.

Скользкий тип начал обнюхивать мой паспорт. Да-да, именно так, он поводил носом как хищный зверь. Даже чем пахнет моя виза он учуял. Большим пальцем он приподнял свои огромные очки, глянул на меня из-под них и скороговоркой пробормотал, что формально я пока ничего не нарушил, но уже через три дня обязан буду покинуть страну. Я почувствовал, как по спине у меня градом покатился холодный пот отчаяния. И это он тоже учуял, хищный зверь, но в этом-то и было мое спасение. Он пригласил меня следовать за ним.

Мы исчезли вдвоем за бронированной дверью, прошли по коридорчику и очутились в комнате, полной книг, кип бумаги и разного рода административного хлама. Помещение показалось мне довольно уютным, тут же рядом урчал спиральный обогреватель, раскаленный докрасна. С этого у меня все и началось, с ручки, карандаша, линейки и бумаги.

— Курить будете? — спросил скользкий тип, которого, как выяснилось, звали Иван Иванович.

Я отрицательно помотал головой, соединил вместе ладони рук и крепко прижал их коленями — у меня такая привычка, когда я нервничаю. Он спросил, не против ли я, если он закурит. Через несколько секунд крошечный кабинет весь заволокло сигаретным туманом. Наконец он торжественно объявил: «За продление визы я беру с вас триста долларов» — и посмотрел на меня пристально. — «На сколько вы хотите, на месяц, на полгода? В противном случае вы обязаны покинуть страну».

Я, не раздумывая, согласился, освободил свои руки, зажатые в капкан, и возликовал — такое облегчение я вдруг сразу почувствовал.

— Ваши документы я пока подержу у себя, — спокойным голосом продолжал он. — Завтра, в районе двух часов, все будет готово.

Но с какой виртуозностью он отправил три хрустящие банкноты дяди Сэма в наружный карман своего несколько засаленного пиджака, это надо было видеть!

Едва только процедура закончилась, я спросил у администратора, не подскажет ли он мне, где можно раздобыть рублей. Он заморгал своими блеклыми ресницами, невинно возвел глаза к небу и пропищал фальцетом: «Вот уже который день во всем городе днем с огнем не сыщешь кофе. Кофе! Кто бы мог подумать? Сейчас, похоже, даже рубли стали выдавать по талонам! И все из-за коррупции, по вине этих сволочей…» Я быстро пробормотал, что ничего не смыслю в политике, просто как-то этим не увлекаюсь; птицы, природа, это другое дело, это — моя стихия.

Бюрократическая волокита так затянулась, что, когда я наконец вышел на улицу, то оказалось, что день в полном разгаре. Я решил немного пройтись вдоль Невского проспекта, но не по нему самому, а кружным путем, дворами, что по многим причинам увлекательно. Во-первых, видишь город с другой стороны; во-вторых, все здесь мирно и спокойно; в-третьих, это быстрее, и в-четвертых… Повсюду ужасная вонь, крыс и кошек — видимо-невидимо. Еще надо смотреть под ноги, как бы не поскользнуться и не угодить в яму: в некоторых местах асфальт как после бомбежки. Но тем не менее все чертовски интересно! В киоске я приобрел литровую бутыль водки, после чего плюхнулся на скамейку неподалеку от Казанского собора — это великолепное здание полно высоких архитектурных достоинств, которые еще не все оценены до конца. Галерея колонн перед входом образует таинственный лес бронзовых деревьев с зеленой патиной, своего рода естественное ограждение от ветра.

«Хоп-хе-хе!» — с этим обращенным к себе самому возгласом я сделал первый обжигающий глоток. И сразу же вспомнил об отце, о том, как я все-таки на него похож, ведь он тоже раньше из года в год восклицал: «Хоп-хе-хе!» Настал момент, когда у нас дома в Хаарлеме только и слышно было, что «хоп-хе-хе» с раннего утра до позднего вечера вперемежку с хриплым пением моей матери, которая меня баловала, защищала, в точности как бережет меня сейчас от ветра галерея Казанского собора. «Хоп-хе-хе!» — надо же, вот и второй такой же сыскался!

Маленькая шавочка на поводке подтянула красивую молодую даму в белом осеннем пальто к фонтану и жадно начала лакать воду. Моя супруга предпочитала кошек. Сколько мне пришлось перетаскать вонючего «катсана» на помойку Кеннемерланда — целые вагоны отбросов! Но сам я без ума от маленьких собачек, а маленькие собачки — от меня. «Hela, hondje!»[3] — прокричал я довольно сально. «Нельзя, баловник, тут сплошные бациллы!» — красивая молодая женщина приветливо улыбнулась мне. Я сразу весь растаял и подумал: «А сколько ей лет? Откуда она родом? Как ее зовут?» Я хотел ее об этом расспросить, но она уже ушла. Исчезла. Как та самая чертова проститутка Соня с моим кольцом. Говорят, что в Санкт-Петербурге, этом темном как садовая земля городе, пять миллионов жителей, и поди тут разыщи.

«Хоп-хе-хе!» — снова крякнул я, но, сразу же поясню, про себя. Я никогда не бормочу, не говорю вслух сам с собой, я не какой-нибудь храпун, который своей «музыкой» мешает спать другим. О нет! Йоханнес Либман умеет себя вести. Его можно брать с собой куда угодно. Хамелеон, так сказать. Если хотите встретить бормотушников либо крикунов, то ищите их в кафетерии Бад-Отеля.

А теперь совсем на другую тему: царские останки. Сам я там не был, но кажется, их можно осмотреть за полушку, кости, я хочу сказать, кости последнего царя и его семьи. Ужасающая драма… Их служанка, собачка и повар тоже были там, когда всю семью начали расстреливать в подвале; больше всего мне жалко почему-то служанку, собачку и повара.

Я видел похороны, печальный и торжественный момент захоронения. Я сидел дома, с позволения сказать, в своей комнате в Бад-Отеле, откуда открывается вид на море, и смотрел телевизор. Была пятница. На обед нам подали жареную камбалу. Только что заходил доктор. Пропустив рюмочку ликера, я смотрел горящими глазами на все эти далекие зимние картины и думал: там, в России, вершится исторический момент, а здесь жизнь течет себе, как ни в чем не бывало.

По морю ныряли лодочки; по пляжу прогуливался народ. Из-за этого контраста мне становилось все больше не по себе. Я смотрел то на траурную церемонию на телеэкране, чувствуя привкус рыбы во рту, то на отдыхающих на пляже, потом опять на гробы (которые под звон церковных колоколов вносили в храм на черных плечах), затем опять на пляж, на гробы, на пляж, на гробы, и так все быстрее. Голова у меня от этого стала совсем ватная, словно я с расстояния в две тысячи километров пытался проследить за ходом турнира по теннису.

Все всегда происходит в одно и то же время, но в разных местах, в этом-то, мне кажется, и беда, что одно с другим никогда не клеится. От этого я расстраиваюсь. Жизнь — одна большая трещина.