Андре и Дениза переглянулись. Они ничего не сказали друг другу. Всё было понятно без слов: пришли жандармы! Что привело их сюда? Не напали ли они на след Клода? Андре и Дениза затаив дыхание ловили каждый звук, который долетал в окно.

Жандармы обыскивали подряд квартиры, чуланы, сараи…

Один из солдат остановился около стружек, подозрительно на них поглядывая.

— Гляди-ка, в этой куче кто-то рылся… Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — буркнул второй в ответ. Ему было жарко, хотелось пить и спать.

— Эх ты, деревня! Тебе невдомёк, что тут дело нечисто. Может быгь, здесь кто-нибудь прячется. Поищем!

Солдаты пустили в ход штыки.

Бледный как полотно стоял Андре подле окна, глядел, как штыки вонзались в стружки, и ждал роковой развязки. Но красной ленты не было видно.

«Где же шарф? Куда он делся?» — с ужасом думал Андре.

Вдруг в дверь постучали. Андре отпрянул от окна и открыл дверь.

Первым в комнату ворвался офицер.

Дениза сидела молча, сгорбив плечи, внешне спокойная. Теперь, когда она уже не сомневалась, какая судьба ждёт её и Андре, она хотела только одного: чтобы их расстреляли не на глазах у Жанетты.

— Есть тут бунтовщики? — закричал офицер с порога.

Андре молча развёл руками. Он был растерян. Исчезновение шарфа испугало его едва ли не больше, чем если бы шарф обнаружили.

Дениза тихо сказала:

— Вот вся семья налицо. Мы никого здесь не скрываем.

— Это мы сейчас увидим!

Жилище Андре состояло из одной комнаты, которая служила кухней, столовой, спальней и мастерской одновременно. В этом маленьком помещении негде было спрятать человека. Однако жандармы умудрились всё перевернуть вверх дном.

Пока длился обыск, оба Грио не проронили ни слова. Молчала и Жанетта.

— Пошли дальше! — вынес решение офицер. — Хорошо, что здесь не как в других домах, ребята не пищат, не ноют и не болтаются под ногами. Могу похвалить тебя, женщина, что твоя девчонка не орёт и не мешает взрослым.

Дениза невольно взглянула на дочь впервые за это время. Но что случилось вдруг с этой спокойной, рассудительной женщиной? Теперь, когда опасность, казалось, миновала, взгляд её потускнел, лицо покрыла смертельная бледность. Медленно, делая над собой невероятные усилия, она стала подниматься со стула, опираясь на спинку и не сводя глаз с дочери.

Вдруг она закачалась и упала без сознания.

Андре шагнул было к ней, но остановился, увидев на полу около Жанетты клетчатый фартук жены.

Но не это было самое удивительное.

Жанетта сидела в углу на корточках. В одной руке она держала ножницы, в другой — сложенную алую ленту. То был шарф депутата.

— Ну вот, начинаются обмороки! — грубо крикнул офицер, не оборачиваясь. — Терпеть не могу таких неженок.

Дверь за жандармами захлопнулась.

Андре бросился к Денизе. Она уже открыла глаза, но ничего не говорила. Андре поднял её и усадил на стул.

С минуту в комнате стояла полная тишина.

Жанетта беспокойно переводила глаза с отца на мать. Ей невдомёк было, что она — причина всего этого переполоха. Она подошла к матери и нежно обняла её колени.

Наконец Дениза вымолвила через силу:

— Где ты взяла эту красную ленту, детка?

Жанетта ответила не сразу. Она смотрела матери прямо в глаза, удивлённая и чуть-чуть обиженная.

— Я нашла её в стружках… — Жанетта насупилась, готовая всплакнуть. — Жакелине так хотелось иметь новое платье!

Жанетта ждала, что мать будет бранить её. Но вместо этого Дениза вдруг схватила её на руки и стала осыпать поцелуями. Это было так не похоже на всегда ровное обращение матери, что Жанетта испугалась и громко заплакала. Она успокоилась, только когда мать наконец снова опустила её на пол.

Дениза вдруг стала рыться в груде тряпья, выброшенного жандармами из шкафа прямо на кровать.

Любопытные глазёнки Жанетты следили, как руки матери быстро перебрасывают знакомые вещи. Но вот наконец Дениза нашла, что искала.

Это была голубая шёлковая блузка — самая нарядная, какая у неё только была. Дениза взяла у дочери красный шарф депутата и взамен его протянула ей голубую блузку:

— Ты умница, Жанетта! У твоей Жакелины будет новое платье!

…Лагрене лежал на высокой мягкой траве в тени густо разросшихся лип. Вытянув простреленную ногу, он наблюдал, как сквозь навес из зелени проби-

ваются лучи солнца, окрашивая всё в золотистый цвет.

После огромного напряжения последней недели он ощущал страшную усталость. Ни боль от ран, ни горькие мысли о поражении Коммуны, ни беспокойство о будущем не мешали Лагрене наслаждаться случайным отдыхом.

Неожиданно что-то мягкое упало с ветки на вытянутую ногу Лагрене. Свернувшаяся комочком зелёная гусеница блеснула изумрудной спинкой.

Лагрене с интересом следил, как она притаилась на минуту, лёжа неподвижным клубочком, затем медленно распрямилась и поползла по его ноге, то съёживаясь, то снова вытягиваясь.

Вдруг послышались шорох шагов и треск сучьев. Лагрене насторожённо приподнялся на локте и увидел приближавшегося Клода. Юноша принёс флягу с водой, два ломтя хлеба и две луковицы. Раздобыть это угощение помогли ему товарищи, подмастерья.

Лагрене приветливо закивал ему головой, и Клода будто обдала тёплая волна — такими чистыми и ясными показались ему глядевшие прямо на него светло-голубые, лучистые глаза депутата.

— Ну, давай знакомиться! — Лагрене протянул Клоду правую руку, а левой осторожно снял гусеницу с колена и посадил на ветку. — Ты — Клод Удача, это я уже знаю. Но, хотя ты мой спаситель, моё имя тебе до сих пор неизвестно. Я — Виктор Лагрене, депутат Коммуны.

С нескрываемым любопытством изучал Лагрене лицо своего нового друга. Необычайно привлекательным было открытое выражение весёлых глаз и неуловимый задор, светившийся в улыбке и во взгляде. Понравились Лагрене даже веснушки, в изоби-

лии осыпавшие лицо Клода Удачи. Как будто кто-то щедрой рукой брызнул ими ему в лицо, и они разместились на щеках, подбородке, шее, лбу и больше всего — по обеим сторонам слегка вздёрнутого носа.

— Я так хорошо отдохнул за ночь, что чувствую себя совсем здоровым, — сказал Лагрене. — Дай мне руку. Я попробую встать.

Но это намерение депутата оказалось неосуществимым. Ступить на ногу Лагрене не мог. Он еле сдержал стон от жестокой боли в ступне.

Однако ни он, ни Клод долго не горевали. Тут же было решено, что Лагрене останется в саду ещё на некоторое время.

— Если пойдёт дождь, вы можете перекочевать в беседку, — предложил Клод. — Она скрыта густым плющом от чужих глаз. Ну, а пока прощайте! Я забегу после работы.

По дороге Клод решил зайти к сторожу и узнать, когда вернётся его хозяин.

Сторож сидел у своей будки и курил трубку. Клод трижды окликнул его:

— Господин Нуаро!

Сторож щурил слезящиеся глаза, вдыхал табачный дым и не замечал Клода.

Тогда юноша дёрнул старика за рукав потёртой шинели.

— Чего тебе надо? — закряхтел Нуаро.

Его выцветшие голубые глаза с удивлением остановились на Клоде.

— Господин Нуаро, когда приезжает ваш хозяин?

Нуаро не сразу понял вопрос, и Клоду пришлось

повторить его громче.

Наконец старик сообразил, в чём дело, и дружески закивал Клоду головой:

В среду возвращается, в среду… А нынче у нас понедельник.

Клод призадумался. Дело принимало плохой оборот. Сегодня же ночью, когда кругом всё затихнет, Лагрене необходимо отсюда увести. Но куда? На это Клод ещё ничего не мог ответить. Ясно было одно: здесь оставаться опасно. Однако опаздывать на работу было нельзя, и Клод заторопился на улицу Вольтера.

В мастерской дружно стучали молотки. В кожаных передниках на деревянных табуретках сидели молодые подмастерья — однолетки Клода, зажав башмаки между колен. Один из них, несмотря на то что рот его был полон гвоздей, умудрялся напевать любимую песенку подмастерьев:

Мы вбираем гвозди в башмак,

Тук-так, тук-так!

Крепче бей — вот так, вот так!