Сейчас уже получены результаты анализа проб. Кварцевые жилы содержат серебро, золото... И немало золота!

Л. Портнов, кандидат геолого-минералогических наук

Кольская атомная — ударная комсомольская стройка. Среди сопок уже вырос современный город, четко вырисовывается контур самой электростанции. Скоро первый ток ее вольется в систему «Колэнерго».

Так уж мы устроены, что, возвращаясь в места, где однажды побывали, ищем запомнившиеся детали и подробности такими, какими видели их несколько лет назад. Отлично понимая, что через несколько лет все, естественно, должно измениться, невольно ищешь взглядом старую сосну среди ельника или деревянный сруб, сквозь щели которого наблюдал взрыв, или перевернутую лодку с вырезанным якорем на борту. Но когда наконец понимаешь, что маленькая в те дни строительная площадка стала теперь городом, начинаешь сомневаться, что встретишь среди тысяч людей тех, кто начинал эту стройку...

Выйдя полярной ночью на той же станции, что и несколько лет назад, и увидев за зданием вокзала сквозь лесок огни города, я решил, что сошел не на той станции, и, посмотрев на уходящий поезд, поплелся вслед за приезжими по утоптанной снежной тропинке в сторону больших огней. Я был совершенно уверен, что проводница высадила меня не там, и сразу вспомнил, как, пробегая в соседний вагон, она небрежно обронила: «Следующая ваша», а в конце концов даже забыла вернуть мне билет. Миновав редкий ельник, я сразу же оказался в квартале новых домов, на ярко освещенной шумной площади, В центре ее, на катке, галдели ребята, и со всех сторон неслась музыка. Все смешалось: музыка катка, песня Муслима Магомаева из дальнего динамика. Стоило сделать несколько шагов в сторону, как откуда-то с верхних этажей уже доносились отчаянные девичьи голоса: «Может, ты мечта моя, может, ты любовь моя...» В свой первый приезд я долго ехал на машине, чтобы добраться до поселка строителей, а теперь от станции прошел всего каких-нибудь пять-семь минут. Неожиданно на одном из подъездов прочитал успокоившую меня табличку с надписью: «Гостиница Кольской АЭС». Значит, все правильно? Пройдя еще несколько шагов, увидел надпись: «Нивский проспект» и понял окончательно, что нахожусь в том самом городе, где шесть лет назад возле нескольких фундаментов стояли дощечки с названиями будущих улиц и на одной из них было написано «Нивский проспект». Тогда в этом было что-то трогательное и романтическое. На «пятачок» строительства нового города люди приезжали из старого поселка, грелись у костров. Костры были повсюду: на обочинах дорог, в лесу, на стройплощадках, внутри стен будущих домов.

В гостинице немолодая женщина, дежурная, спросила у меня направление. Я ответил, что направления нет, что мне нужно пока переночевать, а направление будет завтра. Женщина, не переставая вязать, помолчала, разглядывая меня.

— Вы не знаете кого-нибудь из тех, кто работает здесь с самого начала стройки? — спросил я.

Не знаю, за кого она меня приняла, но ответила:

— Я здесь всего два месяца. — Замолчала, не торопясь устроить меня на ночлег, и вдруг подняла голову от вязания и спросила: — Хотите чаю с дороги? — Она неторопливо вымыла кружку, налила чаю. — Хочу с вами посоветоваться, — неожиданно сказала женщина и, достав фотографию, протянула мне. На фотографии она выглядела старше своих лет — в черном платке, с ребенком на руках, а рядом еще пятеро: две девочки и три парня, один из которых в форме пограничника. Дождавшись, когда я рассмотрю фотографию и начну пить чай, заговорила: — Старший мой, Валерий, ему двадцать три года, газосварщиком работает на главном корпусе станции; средний скоро должен демобилизоваться, а младший учится на шофера в Апатитах. Жили мы под Донбассом, но, когда Валерка уехал и написал нам, мы решили всей семьей переехать на Север. Муж, хоть и болел тяжело, а настоял, чтобы вещи контейнером отправить. Я, говорил, вылечусь и приеду. Но не суждено, видно, было, помер. Мы уж фотографировались после смерти его. Я вот думаю: соберу всех ребят вокруг себя, деньги получают немалые, избалуются, присмотр за ними еще нужен. Приехала, но еще не привыкла, сомневаюсь... Квартиру нам должны дать, а среднего еще нет, в армии. Жить-то вместе собираемся, а вдруг на него не дадут жилье? Может, написать ему, чтобы в армии бумажку взял, что, мол, собираюсь сюда? Вот я и думаю: не зря ли с места сорвалась?

— Не зря, — ответил я.

— Я уже говорила с Огурцовым, но фотографию не показывала. Может, показать?

— Обязательно покажите, — посоветовал я женщине и улыбнулся, вспоминая человека по фамилии Огурцов... А вслед за ним и взрывника Михайлова, и Плохих, и паренька в солдатской шапке — Николая.

Дежурная отвела меня в одну из комнат, окинула ее взглядом все ли в порядке, пожелала спокойной ночи и, уходя, добавила:

— А насчет направления не бес покойтесь. Думаю, обойдется.

В памяти моей Огурцов остался как человек, на долю которого выпали трудности довольно своеобразные.

По всем хозяйственным вопросам шли к нему. Кому нужно жилье, кому что-то другое... С утра у него выстраивалась очередь. Стройка только начиналась, были кое-какие перебои с доставкой, не успевали снабженцы — и на долю Огурцова выпало, пожалуй, самое трудное: отказывать людям. В эти минуты он, казалось, испытывал физическую боль и поэтому болезненно отворачивал голову и, не глядя на человека, четко и зло выговаривал: «Не-ту у ме-ня э-то-го!» Но были и у него радостные минуты, когда человек приходил с просьбой о выдаче валенок и полушубка. Он улыбался этому человеку, как близкому другу, все понимающему, и с удовольствием выписывал ему валенки и полушубок. Их тогда было в избытке, но самое главное — не надо было отвечать «нет». Мне он готов был выдать валенки в вечное пользование как какой-то символ на память о стройке...

Утром в кабинете начальника строительства Андрушечко я застал несколько человек и среди них Огурцова, Михайлова и Молдаванцева

Все они сидели вдоль стены и ждали, когда Андрушечко окончит междугородный разговор. Видимо, начальник строительства говорил уже давно, на лбу выступила испарина, а он громко, с хрипотцой настаивал на сроках, говорил о нержавейке, трубах, алюминии, называл какие-то немыслимые цифры, а иногда, если разговор касался кого-то из присутствующих, разворачивался в его сторону и кивал. Я подсел к Огурцову.

— Наверное, гостиницу будешь просить? — спросил Огурцов, но, услышав, что я устроен, посмотрел на меня и рассмеялся.

Кажется, за эти годы Виктор Молдаванцев не изменился. Тогда он казался человеком случайным на стройке, командировочным. Несмотря на мороз, ходил в городской одежде, в туфлях, и всем казалось, что он долго не выдержит, уедет. А если останется, то придется-таки ему надеть тулуп и валенки. Но Виктор и сейчас был все тем же ленинградцем. Я вспоминаю, как однажды ночью он пригласил меня прогуляться, посмотреть сполохи над старым поселком и среди еще необжитой тундры читал стихи Луговского:

Пощади мое сердце

И волю мою

Укрепи,

Потому что

Мне снятся костры...

Пока Андрушечко говорил по телефону, Виктор написал мне свой адрес, номер телефона и сказал:

— Заходи, посмотришь дочку...

Андрушечко окончил разговор и обвел всех присутствующих усталым взглядом. Я сказал, что хотел бы побывать на главном корпусе атомной станции.

— Там, где был бункер, когда взрывали? — хитро улыбнулся он и добавил: — «Мастер взрывников» как раз собирается туда. Подбросит.

Мы едем с Михайловым к главному корпусу, и я вспоминаю, как готовил он к взрыву участок, на котором должно было вырасти главное здание станции. Со стороны озера тогда прокладывали подводящий канал. К моменту взрыва бульдозеры и экскаваторы, стоящие возле озера, отвели к самому берегу и развернули спиной к взрыву. С дорог, ведущих на стройплощадку бетонного завода, угнали всю технику. Закончив свое дело, стоят в стороне три бульдозера и бурмашины. И только паренек в солдатской шапке осматривает площадку, нервничает и гонит ребят в укрытие, кричит и машет рукой кому-то на дороге...