Хорош-Гусь, вообразив себя как минимум премьер-министром, глубоко задумался.

— Это представляется мне вполне осуществимым, — произнес он наконец. — Я видел их в деле. Это и вправду отважные воины. И я убежден, что при умелом руководстве они станут первоклассными солдатами. Да и дело-то, между нами говоря, пустячное. В нашем распоряжении еще часа три до рассвета. Чтобы добраться до лагеря арабов, понадобится максимум полчаса. Они сейчас все дрыхнут без задних ног. Так что, предложить коттоло поучаствовать в нашей ночной вылазке? Только учти, патрон, если мы нападем на арабов первыми, все эти работорговцы ополчатся против нас и быть тогда большой войне…

— О! Нас ждут великие дела! Воссоединим племена, создадим армию и двинемся к озеру Чад, разбивая в пух и прах подлых торговцев людьми!

Одна мысль о благородной борьбе воодушевила Тотора неимоверно. Его возбуждение передалось и верному Ламбоно.

Подозвали Мериноса и изложили ему план действий.

— Я с вами! — воскликнул американец. — Мы здесь не для того, чтобы прохлаждаться. И потом, надо же досадить Рузвельту.

Сын короля шерсти имел зуб на своего президента за то, что тот, по его мнению, полжизни валял дурака.

— Кстати, — вспомнил Тотор, — а что с тем беднягой, которого мы освободили? Где он? Как себя чувствует?

— Не очень хорошо, — ответил Меринос. — Он ранен в голову, похоже, потерял много крови. От униформы остались одни лохмотья, но видно по всему, что он немец. Больше ничего не удалось выведать, ведь сам он ничего не может сказать. Мы уложили его в нашей хижине. Йеба ухаживает за ним. Она знает, что делает. И вообще, она отнюдь не глупа, эта девочка!

— Прекрасно! Через несколько минут мы им займемся. Хорош-Гусь, построй пока людей и расскажи им о том, что мы собираемся немного пощипать арабов, а попросту говоря, набить им морды.

Тотор запнулся.

— Эй! Что это там происходит? Что там еще удумали мои подданные? С кем это они так дурно обращаются?

В самом деле, на площади показалась группа коттоло, тащивших отчаянно отбивавшегося рослого негра.

— Вот так так! — всплеснул руками Хорош-Гусь. — Это твой предшественник, светлейший Аколи.

— Что они собираются с ним делать?

Увлекшись, Ламбоно забыл, с кем говорит, и ответил с наивной и довольной улыбкой:

— Что, что? Прикончат и съедят!

— Каналья! Бандит! — завопил Тотор, спрыгнул с трона и стремглав бросился через площадь. Он врезался в плотную толпу и принялся угощать своих подданных увесистыми тумаками.

Меринос тотчас же оказался рядом, повторяя про себя:

— На этот раз мы пропали.

Опомнившись, Хорош-Гусь понял свою оплошность. Съедят! Разве можно произносить подобное вслух, зная, как болезненно относится патрон к такой естественной для каждого дикаря вещи? А как же клятва?

Единственное, чего бедняга не мог сообразить, так это как исправить положение. Ведь коттоло ни за что не отдадут добычу.

Нравы Центральной Африки просты: свергнут короля или вождя — значит, съедят. И вся недолга.

Но у Хорош-Гуся не было иного выхода, как только встать на сторону Тотора. Ламбоно решил погибнуть, но друзей не предавать. В два прыжка он оказался в самой гуще схватки.

Тем временем Тотор раздавал тумаки направо и налево. Меринос юлой вертелся вокруг своей оси, размахивая карабином. Ряды коттоло заметно поредели.

Хорош-Гусь подоспел вовремя. Его истошный вопль еще пуще напугал и без того растерявшихся негров. По-театральному воздев руки к небу, колдун пригрозил своим собратьям, что кара бога Хиаши падет на их грешные головы. И тут взгляд его упал на валявшуюся неподалеку коробку с петардами. Ламбоно высоко подпрыгнул, по-кошачьи мягко приземлился рядом с коробкой, схватил петарду, зажег фитиль и… Секунду спустя в небо взвились огненные змейки.

Охваченные ужасом коттоло упали на колени и уткнулись носами в землю.

Воспользовавшись удобным моментом, Тотор взвалил экс-вождя на спину, притащил к трону, как будто не замечая тяжести, взбежал по деревянным ступеням, положил Аколи у своих ног и возложил (именно возложил — так торжествен и благороден оказался его жест) обе руки на голову поверженного, который от страха и изумления только хлопал глазами.

— Здо?рово, патрон! Ты назвал меня канальей, хоть я этого совсем не заслужил! Но такие крутые парни мне по душе, и я на тебя не сержусь. Если у меня и вырвалось не то слово, это еще не значит, что я недостоин доверия. Эти люди не в себе, они чокнутые. Надо бы направить их энергию в другое русло. Прикажи, и я натравлю их на арабов.

— Да, да! Годится, — обрадовался Тотор.

Ламбоно снова обратился к коттоло с пламенной речью. При этом он размахивал руками, точно свихнувшаяся обезьяна.

Мужчины, потирая ушибленные бока, сгрудились вокруг трона, подобострастно ловя каждый взгляд Тотора. Правда, они никак не могли уразуметь, почему им не позволили притащить Аколи к священному столбу и разобрать его по косточкам. Но негоже рассуждать, если так повелел вождь. И какой вождь! На руку тяжел, да на расправу скор. Одно слово — сверхчеловек. Ему должно повиноваться.

Тем временем хитрец Ламбоно, в которого не иначе как вселился сам демон красноречия, объяснял: «Если арабы притесняют чернокожих, целыми деревнями уводят их в рабство, мучают и убивают, то это оттого, что туземцы питаются человеческим мясом. Король запретил убивать Аколи в их же собственных интересах. Им, ротозеям, невдомек, что в двух шагах от деревни разбили лагерь охотники за живым товаром».

Толпа недовольно загудела, но Ламбоно не дрогнул. Голос его окреп, перекрыл крики смутьянов, и в конце концов ропот стих. «Чернокожие живут в постоянном страхе. Мало того, что арабы загнали их в эту глушь. От этих негодяев и здесь покоя нет. Они рядом. Они разорят деревню, сожгут хижины, изнасилуют женщин, перережут детей».

— Подойди ко мне, патрон, — обратился Хорош-Гусь к Тотору, — тут не помешают самые энергичные, волевые жесты. Пусть твой товарищ поддержит тебя. Клюет! Клюет!

Все это время Тотор с восхищением смотрел на смешного, занятного, никогда не унывающего и неустрашимого чудака, что говорил без умолку, взывал к чувству долга, призывал к мести, разжигал ярость, умело и осторожно, капля по капле подливая масла в огонь, чтобы довести толпу до исступления.

Пока Хорош-Гусь призывал к священной мести и обещал верную победу, Тотор и Меринос потрясали кулаками и вращали глазами, словно разъяренные тигры.

В едином порыве толпа грянула:

— Да! Да! К оружию! В бой!

Как по мановению волшебной палочки, в руках вдруг появились боевые топоры, копья, дротики. Гвардейцы Аколи вооружились до зубов. Еще бы! Их поведет сам Тотор. Всесильный человек! Бог! Победитель!

Хорош-Гусь придумал новоявленному вождю имя — Коколь. И по деревне тотчас разнеслось:

— Коколь! Да здравствует Коколь!

Туземцы собрались группами человек по пятьдесят. Европейцы уже отмечали про себя, что в войске царит образцовый порядок. Как будто подчиняясь давно заведенному порядку, негры разбились на «роты», и при каждой такой «роте» — капитан, при каждом капитане — слуга со щитом и колчаном стрел.

Тотор посмотрел на Аколи. Бедняга, казалось, смирился с судьбой и взирал на все совершенно безучастно.

— Эй, Хорош-Гусь! — сказал Тотор. — Объясни этому животному, что его не убьют и не съедят при том условии, что он будет безоговорочно нам повиноваться. Я продиктую тебе приказы, ты переведешь, а уж он их разобъяснит своим людям. И пусть будет умницей, а не то я ему башку сверну. Объясни, что речь идет об избавлении его народа от арабов, об освобождении братьев рабов. Интересно, что он ответит.

Прекрасная идея!

Хорош-Гусь перевел.

Удивленный, что его до сих пор не убили, Аколи слушал внимательно, но, похоже, ничего не понимал. Дикарю не давал покоя неразрешимый вопрос: о чем и зачем можно говорить с поверженным? А ему даровали жизнь! Да еще призывают драться!

Аколи вопросительно смотрел на Тотора, а тот, старательно кивая и гримасничая, всячески давал понять, что колдун говорит правду.