Целыми часами сидит он на табуретке, уставившись в тусклое серое небо и вслушиваясь в завывание ветра. Его любимый бук, что высится за тюремной стеной, растрепала неистовая буря. Роскошная одежда бука осыпалась, и множество мелких голых веточек образуют на фоне неба нежную филигрань.

Торстена занимает новая забава. Он находит в ветвях бука портреты, виды, карикатуры, цифры. Достаточно самого ничтожного намека, остальное дополняет фантазия… Вот мостик, по которому переправляется старомодная карета… Крестьянский дом, какие встречаются в Нижней Саксонии, а над ним круглый диск луны… Стремительные пылкие всадники на вздыбленных конях; они даже движутся, когда по ветвям пробегает ветер…

Торстен отыскивает цифры и, если находит тройку, задумывается. Сколько еще? Три месяца? Три года? Он ясно видит в ветвях девятку. Девять месяцев или девять лет? Девять месяцев — значит, в июле будущего года. В июле…

В промежутках между игрой и мечтаниями он встряхивается, занимается гимнастикой, выполняет свой ежедневный урок: двадцать пять приседаний, двенадцать отжимов, двенадцать вращений корпусом. Потом, чувствуя приятную усталость от гимнастики, он снова опускается на свою табуретку, снова мечтательно смотрит в небо и вглядывается в узоры буковых ветвей.

…Анна, — где она, что делает?.. Как перебивается?..

…Тецлин… Он не должен был так резко отвечать ему тогда… Но ведь он сам был почти на краю могилы… Тецлину нужно было выдержать до конца… Ведь это не предательство, — его вынудили пыткой…

…Хемниц. Да, в Хемнице, конечно, работают. Он уверен. Там крепкий народ. По-прежнему ли выпускает газету здоровяк Оссиг с металлургического завода?.. Великолепный парень! Ловкий, умный, надежный… А старый Визе, деревообделочник с искалеченной рукой… Все ли он парторгом?.. А тощий Братче, которому в двадцать третьем году солдаты Носке выбили глаз и который шесть лет руководит ответственнейшим участком работы?

…А Элли, это смелое и решительное созданье… Как она руководила молодежью! Партия располагает превосходным человеческим материалом… Нет, всех им не уничтожить, не лишить мужества…

…Этот Кауфман, должно быть, отъявленная сволочь! Позволяет истязать в своем присутствии! И как истязать! Бюрократически подготовленные зверства… Воловий кнут в кожаном футляре…

…А фельдшер Бретшнейдер… Поди разберись в нем. Чего он хочет? Перестраховаться на всякий случай? Одно ясно, он не во все безоговорочно верит, что ему преподносят. Нужно поговорить с ним откровенно… В следующий раз…

Предстоит ли провести весь этот год в лагере, или его переведут в предварительную?.. Там можно писать, курить, читать. Там не бьют и ежедневно выпускают на двадцатиминутную прогулку… Да, это была бы чудесная штука!

Торстен сидит на табуретке, глядя по привычке в окно. Его знобит. Он смотрит в гущу буковых ветвей. Снова отчетливо видит тройку. Три года еще… Три года!

Молодого Крейбеля они доконают. Его силы и так уже были на исходе. Неужели он все еще сидит в погребе?.. Перестукивание все-таки замечательная вещь! Неужели его соседи не понимают стука? Не попробовать ли еще раз? Он ведь тоже не сразу понял…

Торстен хочет возобновить попытки. Но вот слышны шаги, и дверь отворяется.

В камеру входят комендант лагеря, какой-то мужчина в сером костюме и штурмфюрер. Дежурный остается за дверью.

Комендант медленно направляется к Торстену и останавливается на середине камеры. Его глаза пытливо уставились на вытянувшегося перед ним заключенного. Несколько секунд они стоят безмолвно друг против друга. Лицо коменданта стало еще толще. Глаза совсем заплыли. Подбородок, благодаря мясистым щекам, потерял все признаки энергии, мужественности. Комендант поджимает выпяченные губы и чуть-чуть улыбается.

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо.

— Вы ни на что не жалуетесь?

— Нет.

— Вы больны?

— Нет.

Мужчина в штатском выходит вперед. Он маленького роста, сухощав, с измятым, измученным лицом. Торстен думает: «Сыщик из уголовного розыска». Но его можно принять и за торговца жирами. Усталым голосом он говорит Торстену:

— Это мы с вами так обращаемся. Что сделали бы вы с нами?

Торстен молчит.

— Что это за банка?

Торстен объясняет, что у него нет кружки для питья и он пользуется вместо нее этой стеклянной банкой из-под варенья.

— Ну, ну, мы уж не так бедны. Кружек еще хватит.

Маленький худенький человек обращается к штурмфюреру:

— Принести сюда кружку!

— Слушаю, господин президент!

Торстен вздрагивает. Президент? Этот невзрачный человечек — высший чиновник прокуратуры? Он смотрит в скучающее пергаментное лицо, в ничего не выражающие, мертвые глаза. Это президент? Тогда нельзя медлить.

— Господин президент, разрешите вопрос?

— В чем дело?

Комендант и штурмфюрер сердито смотрят на Торстена. Тот твердым голосом спрашивает:

— Избиения в лагере происходят с вашего ведома?

В камере ледяное молчание. Президент долго смотрит в глаза сумасбродного арестанта. И не спешит с ответом. У коменданта отвисли губы, он злобно ухмыляется. Дузеншен щурит глаза и слегка кивает головой, что могло бы означать: «Ну, молодчик, придется тебе еще повидать виды!»

— Об избиениях ничего не знаю.

Президент поворачивается и первым выходит из камеры. Комендант бросает на Торстена быстрый, многозначительный взгляд и тоже выходит. Дузеншен, торопясь за ним, не может, однако, сдержать своего: «Ну, погоди же!»

Все трое входят к Крейбелю. Тот лежит на койке в сильном жару.

— Вы простудились?

— Да.

Президент выходит немного вперед и спрашивает:

— Вам оказывают врачебную помощь?

— Так обращаемся мы с вами. А что сделали бы вы с нами?

Президент отворачивается от больного и, желая выйти из камеры, встречается глазами с Дузеншеном. Тот расплывается в подобострастной улыбке. Они выходят.

Президент убедился уже в образцовом порядке лагеря, по еще выражает желание посетить одну из общих камер. Идут в отделение «А-1».

— Смирно! — кричит староста и рапортует: — «А-один», камера два, тридцать семь человек, три койки свободны. Семь человек больны гриппом.

— Вы врач? — спрашивает старосту комендант.

— Нет, господин комендант.

— Так откуда вы знаете, что эти семь больны гриппом?

— Это установлено фельдшером.

— И он вам сообщил об этом?

— Да.

— Вы на что-нибудь жалуетесь?

— Нет, — отвечают несколько человек за всех.

Президент сразу задает свой второй вопрос:

— Хорош ли уход за больными?

— Да.

Президент поднимает указательный палец и говорит усталым, плаксивым голосом:

— Так обращаемся мы с вами. А что бы вы сделали с нами? — и в сопровождении коменданта и штурмфюрера выходит из камеры.

В коридоре президент выражает коменданту свою признательность за достигнутые им поразительные результаты. Они трясут друг другу руки, кланяются. Даже Дузеншен удостоился рукопожатия.

— В самом деле прекрасно. Я не понимаю, чего они хотят? Э-э… даже до нас доходят слухи… и так… Просто не верится! Нет, действительно, честное слово… Э-э…

Комендант и штурмфюрер провожают президента до машины.

— …В самом деле образцово. Не нахожу слов, чтобы благодарить вас, господин комендант! Я поражен. Невероятно корректно! Нет, в самом деле все отлично!..

Ни комендант, ни Дузеншен не произносят в ответ ни слова.

Когда автомобиль президента отъезжает, они смотрят друг на друга, ухмыляясь. А когда тяжелые ворота тюрьмы снова запираются, разражаются громким хохотом:

— Жалкая фитюлька!

Коменданту нечего стесняться перёд своим подчиненным. А тот дает президенту иную характеристику: он называет его настоящим реакционером прадедовских времен.

— Но, — самоуверенно добавляет он, — с этой косной кликой мы еще разделаемся!

Эллерхузен бросает на него быстрый взгляд. В его глазах мелькает выражение превосходства и иронии.