Отсюда их пышный наряд.

Посредине зала стоял большой стол. И всюду у окон тоже столики и консоли. А на всех них тьма фотографий, вставленных в рамки из красного дерева или серебра. Синьор Кампилли наконец перевел взор с портретов на фотографии, взял одну из них и протянул мне. Это был большой групповой снимоктипичный и традиционный: молодежь и профессора, собравшиеся по случаю какого-то торжества. Этот снимок отличался от других тем, что и преподаватели и учащиеся по большей части были облачены в духовные одежды, то есть в сутаны или в рясы.

- Тысяча девятьсот двадцать седьмой год! "Аполлинаре"! - сказал Кампилли. - Приглядись. На этом снимке есть твой отец.

Что? Нашел?

Он потянулся за лежавшей на столе лупой. Большая, тяжелая, в солидной эбеновой оправе. Но я и без помощи стекла нашел отца. Он стоял в последнем ряду. Прямой, серьезный. Я взял лупу. Маленькая голова стала теперь большой и выразительной, вынырнула из толпы мне навстречу. Я вспомнил в этот момент о телеграмме, которую послал отцу, чтобы успокоить его, и поднес еще ближе к глазам фотографию. Она дрожала, потому что у меня дрожала рука. Я улыбнулся отцу. Напрасно у него такое серьезное выражение лица.

- А это священник де Вое. Узнаешь?

- Он нисколько не изменился! - воскликнул я.

- А вот наш тогдашний ректор Чельсо Травиа, нынешний кардинал и декан Роты. А рядом монсиньор Риге.

- Быть не может! Какой худой!

- Да, он действительно немножко растолстел с тех пор. Что ж, склонность к тучности. Сидячий образ жизни.

Затем Кампилли подвел меня к витрине, стоявшей в нише. Над витриной большая цветная фотография папы с надписьюблагословением для супругов Кампилли. В витрине-раскрытая тетрадь с тщательно выписанным стихотворением. А кроме тетради-молитвенник, карманные часы, перо, несколько карандашей и раскрытый на титульной странице экземпляр "О подражании Христу" Фомы Кимпийского. На середине страницыдарственная надпись. Почерк неразборчивый. Только подписано четко: "Любящий Анджей". И дата: "10 июня 1917".

- За месяц до его мученической смерти, - сказал Кампилли.

Ему уже нужно было уходить. Он опустил поднятые жалюзи.

Мы вернулись через гостиную в холл, Кампилли еще раз в сердечных, изысканных выражениях пожелал мне чувствовать себя здесь как дома, затем позвонил лакею, дал ему соответственные указания, касающиеся завтраков для меня, и ключи, после чего велел вывести машину из гаража. Я проводил его до калитки.

Кампилли сел за руль. Тронулся. А мы, лакей и я, еще некоторое время смотрели, как он маневрирует, объезжая автобусы, набитые экскурсантами, кружащими по небольшому апостольскому государству, укрывшемуся за высокими каменными стенами.

XIII

В Ватиканской библиотеке меня ждали документы, которые я заказал по каталогу отдела архивов. Ждали с понедельника, а уже была среда. Поэтому я счел необходимым как-то оправдаться и сказал, что мне помешали прийти сюда срочные дела.

После чего взял документы и отнес на мой стол. Документов было пять. Все они датировались XIV веком. С каждого свисала печать; ее оберегали от порчи металлические ободки той же эпохи. Несмотря на эти меры, воск печатей не всюду уцелел. Я огорчился: ведь меня интересовало не содержание документов, а именно печати.

Однако сперва я проглядел самые документы. Передо мною лежало пять судебных решений Роты. Два касались аннуляции' [1 Объявление недействительным какого-либо акта, договора или прав.], в третьем речь шла о диспенсации2 [2 Освобождение от соблюдения некоторых правил или постановлений.], четвертое и пятое были посвящены бенефициям3 [3 В римско-католической церкви должность, связанная с определенными доходами.]. Даты были отчетливо видны: 1330-й, 1335-й, 1337-й и дважды 1350 год. Подписи аудиторов занимали много места. Я принялся их подсчитывать. На одном документе насчитал более двадцати. На остальных подписей было меньше, и все-таки не меньше двадцати. Установив это, я не совершил никакого открытия. Из научной литературы известно, что в авиньонские времена число аудиторов, то есть судий в папских трибуналах, было очень велико. У кардинала Эрле это не вызывало сомнений.

Он не рассчитал лишь, что при таком количестве судий вращающийся ротационный пюпитр с подвижной верхней частью, состоящей из покатых стенок, называемых "rodetae", на которых размещали папки с делами, должен иметь гигантские размеры. И значит, от него было бы гораздо больше беспокойства, чем пользы. Если даже из найденного кардиналом счета следовало, будто папский двор в Авиньоне заказал для себя подобного рода вращающийся пюпитр и по тем временам пюпитр стоил дорого, то кто же мог поручиться, что его заказали именно для суда? Если же согласиться с мнением кардинала, то кто же опять-таки мог поручиться, что этот неудобный гигант стоял в зале суда, и к тому же простоял там так долго, что его название, рота, присвоили суду, как это пытался доказать кардинал Эрле?

Я восстановил в памяти аргументацию кардинала, она не казалась мне убедительной. Силезский документ-а вернее, не так самый документ, как его печать, - подсказывал мне другое решение. Но одной печати мало, не говоря о том, что она очень позднего происхождения. Теперь передо мной лежало пять печатей. Это уже было нечто внушительное, позволяющее строить научную гипотезу. Тем более что все печати относились к решающему для моей гипотезы периоду, к той эпохе, когда один из папских трибуналов стали называть трибуналом Роты.

Я склонился над первой из печатей. К сожалению, ее центральная часть, от которой зависела судьба моего открытия, не сохранилась. Что же касается начертания надписи, то, напротив, я имел возможность восхищаться и отличным состоянием литер, и их классической, типичной для XIV века формой.

Строгой и красивой. Медленно вращая в руках печать, я прочитал название трибунала: "Sacri Palatii"; слова "рота" в нем еще не было. Наукой о печатях я специально не занимался, но в Кракове, где я учился, было несколько выдающихся сфрагистов. Как раз тот самый мой знакомый, который рекомендовал мне остановиться в пансионате "Ванда", избрал своей специальностью эту вспомогательную историческую дисциплину. Мы вместе посещали лекции и практические занятия по сфрагистике. Таким образом я немножко усвоил ее методы, полностью оценив силу света, который наука эта может проливать на загадочные страницы истории, хотя и считал, что такие удачи случаются весьма редко.

Но как раз в моем случае я мог надеяться, что сфрагистика расщедрится и даст необходимый толчок моим исследованиям, прольет на них свой яркий свет.

В центре второй печати-хорошо сохранившаяся эмблема. Две четкие фигуры-мужчина и женщина, окруженные сиянием. Это покровители трибунала-святая Катерина и святой Августин. Я достаточно нагляделся на них-у отца хранилось много иконографических материалов-и сразу узнал святую из Александрии и святого епископа, обратившего в христианскую веру Англию.

Третья печать подобного же рода, и остальные тоже. Попрежнему те же две фигуры святых, иногда лучше, иногда хуже сохранившиеся. В надписях, окаймляющих эмблемы, тоже ничего нового. Зато на последней печати-след тайны, которую я пытался раскрыть. Увы, только след, потому что воск на середине печати сохранился лишь частично. Однако было ясно, что, помимо святых, выступавших на заднем плане, на печати бьши видны аудиторы во время совещания, разместившиеся по кругу. Нельзя было разобрать, сидят ли они на стульях или, как я предполагал, на скамье. Здесь изображение уже стерлось. Напрасно я вертел печать, стараясь, чтобы на нее падало как можно больше света, - мне не удалось извлечь из нее ничего нового.

Нужно было принести лупу из библиотеки Кампилли. Ну и прежде всего заказать для себя на завтра следующую партию средневековых документов Роты, снабженных печатями. Мне подготовили так мало, предполагая, что я буду вчитываться в содержание документов, и тогда для одного дня занятий их было бы достаточно. Я встал, собираясь направиться в отдел каталогов.