В Неаполе богатые и бедные кварталы нередко соседствуют, пересекаются друг с другом. Пара шагов - и после виа дей Милле, если пройти вверх по улице мимо кинотеатра "Делле Пальме", вновь попадаешь в грязные улочки; несколько метров - и вместо изящных зданий, стоящих за виа Караччоло, ты видишь переулки Паллонетто в районе Санта-Лючия.

Пара шагов - бывает так, что гуляешь, замечтаешься и вдруг попадаешь в район, где у тебя запросто вырвут сумку, обворуют, изнасилуют и убьют, а ведь еще минуту назад ты стоял и смотрел на шикарную витрину с дорогими товарами. Всего пара шагов, но, чтобы сделать эти шаги и быть уверенной, что обратной дороги нет, понадобилось много лет, много проглоченной спермы, много членов - обмякших или твердых, грязных или чистых, больших или вызывающих смех. Я брала их в руку, засовывала в себя с ненавистью, негодованием, стыдом - и так поступила бы на моем месте всякая женщина, ясно представляющая, какой путь ей предстоит пройти в этом омерзительном городе.

Я это все рассказываю не для того, чтобы себя оправдать, а чтобы было понятно, почему я сделала то, что сделала.

Повторила бы я все снова? Может да, а может и нет. В любом случае за моими поступками скрыта история, которая привела меня сюда, в эту шикарную комнату с самым лучшим видом Неаполя, которым я могу любоваться сколько угодно; поворачиваю голову в одну сторону, потом в другую: вид на город - мой, мой навсегда.

Когда я был совсем маленький, иногда я спрашивал про тебя у мамы и папы, а потом (когда понял, что им это обидно и что они все рае-

но ничего не знают) перестал. Они решили ничего от меня не скрывать, как советуют психологи, но потом, наверное, пожалели об этом. В детстве и отрочестве я чувствовал, как они глядят на меня- с любовью, тревогой и заботой: мы все правильно сделали'? или лучше было как можно дольше молчать?Я не знаю, я сам мучился и мучил их, но благодаря тому, что они всегда говорили мне правду, сейчас я стою здесь и смотрю на тебя - и ты моя навсегда.

На смену мяснику пришел владелец табачной лавки, его сменил хозяин магазина нижнего белья, потом - служащий; потом был еще один, потом - еще один, потом - еще, и так мы добрались до владельца салона автомобилей. Он не жил в нашем районе и не работал здесь, а приезжал спать к любовнице, а потом бросил ее ради меня, потому что я была намного красивее и моложе, и это он первым привел меня в дорогой ресторан на холме Позиллипо.

Ресторан я хорошо помню: белые скатерти, свет, цветы, свернутые конусом салфетки, много бокалов, с которыми непонятно что делать, и много приборов, которые жалко трогать - так они блестят и так красиво лежат на шелковой ткани, - а он глядит на меня из-за бутылок и цветов… Тогда я чуть не влюбилась, тот ресторан я никогда не забуду, хотя потом в каких только ресторанах не бывала - и у нас в городе, и в разных уголках света… После я ела, спала и занималась любовью в самых шикарных местах, но ни одно из них не могло сравниться с тем рестораном, самым прекрасным, потому что в моей жизни он был самым первым.

Истории, которые я сочинял про тебя, когда ребенком лежал в постели, становились все более запутанными. Родители приходили поцеловать меня на ночь, поправляли одеяло и выключали свет. А я лежал в темноте с открытыми глазами и мечтал о тебе. Я представлял тебя знаменитой актрисой - в Америке. Или - путешественницей, странствующей по африканским пустыням. Космонавтом, в корабле, кружившем вокруг Земли и глядевшем на меня сверху. Во всех фантазиях у тебя были голубые глаза и черные волосы - как у меня.

Мне исполнилось семнадцать, а у моих родителей не было денег даже на то, чтобы купить мне пальто.

Отец меня больше не порол, но я-то знала, что он прекрасно понимает, чем я зарабатываю себе на пальто и на туфли, на шампунь и на все, чего он не может мне дать. Я знала, что это дело времени, что он выгонит меня из дома, вернее, не так - он бы меня никогда не выгнал, но у меня больше не было сил глядеть ему в глаза, полные презрения и боли.

Боль причиняла ему я, презирал же он себя самого и свою нищету, но тогда я этого не понимала.

Поэтому, когда продавец автомобилей обратился ко мне с предложением, я согласилась. Он поселил меня в отдельной квартирке - не подумайте, это была просто дыра, зато дом стоял на спуске к виа Кьяйя, напротив в то время располагался кинотеатр "Метрополитан", у меня были две комнаты и ванная - моя личная ванная! Я гляжу на обстановку, которая сегодня окружает меня, и вижу пропасть, отделяющую эту квартиру от той жалкой лачуги, но тогда она казалась мне королевским дворцом.

Потом я начал тебя рисовать. Знаешь, мам, ведь я хорошо рисую! Где-то там, в клубке заложенных во мне генов, спрятан след предка с талантом художника, потому что у меня и правда получается хорошо. Я начал тебя рисовать, когда мне было двенадцать, и рисовал все лучше, меняя стиль, пробуя разные техники - уголь, карандаш, масло, темперу, акриловые краски, акварель, тушь… Единственным героем моих рисунков была ты - во всех обличьях, в которых мне удавалось тебя вообразить. День, когда я понял, что могу нарисовать тебя на бумаге и смотреть на тебя, был в моей жизни самым счастливым.

Это случилось летом 1987 года, я хорошо помню, мне было почти восемнадцать, я была почти влюблена и почти по-настоящему счастлива, но не прошло и месяца, как мой торговец автомобилями объяснил, что квартирку надобно отрабатывать.

"Понимаешь, Белла, - вообще-то меня зовут Изабелла, но меня всегда звали Беллой, - дела у меня идут не очень, я бы и рад, чтобы ты была только моей, но ты должна мне помочь. Это ненадолго".

Говоря так, он нежно меня целовал, он был опытным любовником - я к этому не привыкла, наверное, потому и влюбилась, а не только из-за скатерти в ресторане, квартиры, цветов и шоколадных конфет. Но тогда я поняла еще кое-что и больше никогда не влюблялась. Третий урок: как ты их обманываешь, так и они обманывают тебя. Это взаимно, так что постарайся побольше урвать.

Так я стала его личной шлюхой, скажем так: я помогала ему ублажать покупателей.

И я ублажила их немало - богатеньких говнюков, собиравшихся купить "мерседес" или "ягуар" и просивших о небольшой скидке. Иногда этой скидкой, подарком, конфеткой была я, ждавшая их в квартирке с окнами, выходившими на улочку, спускающуюся к виа Кьяйя.

Это была моя школа, мои университеты. Переулок, в котором я родилась, был детским садом, а квартира, где я ублажала покупателей, - университетом. Я проучилась в нем столько, сколько нужно, потом получила диплом и дала пинок под зад продавцу автомобилей с его красивым красным галстуком и вышитыми на рубашке инициалами. Кстати, его звали Микеле.

Но сначала мне пришлось усвоить четвертый урок, самый трудный: ошибешься - выпутывайся сама. А я ошиблась.

Тем временем, мама, я научился тебя ненавидеть. Я рисовал тебя, ненавидел и любил, а тебя не было рядом. Никогда не было, чем бы я ни занимался. Все мечты, рисунки, молитвы, слезы и вопросы - впустую. Тебя не было, и все тут. В пятнадцать лет я уже люто тебя ненавидел, рисовал и любил. Ты мне снилась. Утром мне бывало стыдно за эти сны, и я бежал засовывать испачканные простыни в стиральную машину, пока не увидела мама.

Он был очаровательным мужчиной, намного старше меня, ему было лет сорок, а мне - восемнадцать. Он собирался купить "ягуар", я служила подарком. Темно-синий "ягуар" с сиденьями из белой кожи, как рассказывал мне потом Микеле. Он ходил ко мне две недели подряд, эти две недели я принадлежала одному ему. Мой торговец надеялся продать ему еще две малолитражки и грузовичок для загородного дома - так и произошло. Поэтому он предоставил ему эксклюзивные права на меня - дней на двадцать, за которые я почти успела снова влюбиться.

Позабыв всякую осторожность, я ждала только его. Он всегда забегал ненадолго, в перерыве между собранием совета директоров и теннисным матчем, приносил мне подарки - не то, что обычно дарят шлюхам: он дарил мне книги, шутил со мной, а потом отправился в путешествие и оставил мне подарок для шлюхи - золотые сережки с подвесками.