А потом постучали в дверь. Прислуги дома нет, мужа тоже. Открываю: передо мной стоит юноша лет двадцати, в джинсах, с растрепанными волосами и пробивающейся бородкой, которая ему очень идет. У него голубые глаза, темные волосы, он высокого роста - красивый парень.

Ты стоишь передо мной, мама, ты такая, какой я тебя представлял, воображал, рисовал и желал. Ты красивая, у тебя черные волосы и голубые глаза, ты молодая, это ты, в черном платье - простом и изящном, как квартира, которую я вижу у тебя за спиной. Свет, мо ре и небо наполняют ее и окутывают меня, я стою на пороге дома, словно незваный гость, и жду приглашения войти.

***

"Мне очень жаль. Кончетты сегодня нет - заболела". Вторая служанка иногда знакомит меня со своими женихами: этот, вроде, получше, чем предыдущие.

- Не знаю, кто такая Кончетта, но я не к ней, - говорит он, чуть скривив рот в улыбке, которая на мгновение кажется мне знакомой.

- Я пришел к тебе, если ты - Изабелла Де Марко.

За долгие годы я научилась говорить ледяным тоном, когда это необходимо, а на сей раз это и впрямь необходимо: "Это моя девичья фамилия, верно. А вы кто?" - говорю я, делая ударение на "вы" и не пуская его дальше порога, этого невоспитанного и незваного гостя, перед которым я через секунду захлопну дверь и снова пойду любоваться открывающимся с террасы видом.

- Ты что, не узнала меня? - говорит молодой человек с улыбкой, на щеке у него появляется ямочка, а потом он повторяет свой вопрос, прибавив к нему слово, которое все меняет: - Ты и вправду меня не узнала, мама?

Я отступаю назад, прислоняюсь к стене, в тишине грохочут пушечные выстрелы, в голове у меня помутнело и одновременно просветлело, во рту я чувствую вкус желчи и крови, сердце глухо стучит, да так, что, кажется, лопнут уши. Ноги подкашиваются, но все-таки крепко держат меня, прислонившуюся к стене, в то время как комната начинает качаться и уплывать. Воспользовавшись этим, он входит и закрывает дверь, с обеспокоенным видом ведет меня к креслу, усаживает и опускается передо мной на колени.

Ты удивлена, растеряна, потрясена. Мне очень жаль, я этого не хо тел, я и сам не знаю, чего хотел, чего ждал. Наверное, чтобы ты меня обняла, крича и плача от радости, чтобы упала без чувств, но только не этого. Я не хотел увидеть в твоих глазах страх. Ненависть. Отвращение. Испуг.

- Не надо было сразу тебе говорить, ты этого не ожидала, прости меня, прости, мне очень жаль.

У него на глазах слезы, он еще совсем молод. С другой стороны, если он действительно тот, за кого себя выдает, ему не может быть больше девятнадцати.

- Кто ты? Чего тебе от меня надо? - спрашиваю я хриплым голосом. В голове постепенно проясняется. Деньги. Все дело в деньгах - как всегда.

Он садится на пол рядом со мной, скрестив ноги и опираясь локтем на хрустальный столик. Ведет он себя раскованно, не стесняется. А я совсем растерялась.

- Я хотел с тобой познакомиться.

- Зачем? - голос у меня звучит резко, резче, чем мне бы хотелось.

- Интересный вопрос, мама, - говорит он с серьезным лицом и отсутствующим взглядом, но я-то знаю, что он надо мной издевается. - Зачем знакомиться с матерью, которая бросила тебя сразу после рождения?

- Откуда ты знаешь, что это я? Откуда ты это знаешь?

- Знаю, потому что таков закон. Дорогая мама, когда исполняется восемнадцать, человек имеет право знать, из какого он вышел чрева. Тебе нравится слово "чрево"? Я учусь в университете, я тебе не мужлан, не Кончеттин жених или кто там еще. Родители меня хорошо воспитали. Мне повезло.

Я злюсь, я чувствую злость, злость закипает, потому что все идет не так, как я себе представлял, как надеялся. Ты глядишь на меня искоса, и я тебе враг.

Сейчас у него злая улыбка. Что он здесь делает? Что ему от меня нужно?

Я снова его об этом спрашиваю. Он встает на колени, его лицо приближается к моему.

- Я хотел взглянуть тебе в лицо. Любопытно было, вот и все. Увидеть, похожи ли мы с тобой. Я столько лет думал об этом. Сначала все не решался: узнавать или не узнавать, стоит ли? А потом, когда мне назвали твое имя: разыскивать ее или не разыскивать, и что я ей скажу, и зачем мне все это надо? В конце концов, я решил, что хочу увидеть тебя и, может, даже причинить тебе боль. Собрал сведения, позвонил кое-кому, особенно мне помог один человек, и вот я здесь. - Он сел на пятки, опустил глаза и тихо повторил: - Хотел причинить тебе боль, сам не знаю зачем.

- Деньги? Тебе нужны деньги? Я дам тебе, сколько нужно, только уходи. ^

- Опять? Я опять уйду - уйду навсегда? Ты этого хочешь, мамочка?

- Не называй меня так! Я же была девчонкой, что ты понимаешь!

- А я был новорожденным, ТЫ это понимаешь? - орет он и поднимается на ноги, а я врастаю в кресло.

Сейчас ты и вправду меня разозлила, мама. Деньги, ты предложила мне деньги, деньги в обмен на любовь, которую я зря дарил тебе все эти годы. Деньги в обмен на мечты, рисунки, мамины слезы, грязные простыни, фантазии, розыски, мою неблагодарность и печальные глаза отца. Ты предложила мне деньги за все это и за жизнь, которую я по-настоящему не прожил, потому что все время ждал, когда же познакомлюсь с тобой.

Сейчас я и вправду зол. Я хочу причинить тебе боль. Наверное, я так и сделаю, но сперва мне нужно выговориться, я хочу все объяснить.

Сейчас он говорит негромко, воспитанным и почти нежным голосом. Он объясняет.

- Я думал, что, когда увижу тебя, наваждение пройдет, я решу: это просто недалекая шлюха, которая однажды легла в постель с мужчиной, забыв о предосторожности, и вообще мне повезло. Знаешь, почему мне повезло? Родители меня любят, они хорошие люди, они научили меня уважать себя.

Меня- то и этому не научили, думаю я, но ему об этом сказать не могу. Он обходит комнату, дотрагивается до вещей, выглядывает на террасу, говорит: "Вид чудесный!". Потом направляется обратно ко мне, а я сижу и жду.

- Мне все еще хочется причинить тебе боль, но вместе с тем так хочется тебя обнять, хочется, чтобы ты мне что-нибудь подарила, ведь сегодня для меня особенный день. Я и сам не понимаю, с ума я сошел или просто счастлив.

Он падает на колени, протягивает ко мне руки и начинает плакать.

- Мама, - говорит он, обнимая меня и кладя голову мне на грудь.

Это последнее слово, которое он успевает произнести, потому что хрустальная пепельница, которую я зажала в руке, опускается и разбивает ему череп. Височная кость перекашивается, я бью снова и снова, крепко прижимая его к себе, плечо само поднимается, рука бьет и уходит вглубь, бьет и уходит вглубь, среди осколков и мягких тканей мозга, он обмякает в моих объятьях и, может, в последний раз успевает произнести "мама" - я точно не помню.

Я говорю "мама" и думаю "мама", пока ты бьешь меня, пока накатывает темнота, - наверное, так оно и лучше, так лучше.

Теперь я снова обрела покой, я высоко, в безопасном уединении.

Успеть бы сделать только одно, потому что муж вернется, а у меня руки в крови и в чем-то еще, а тут он, лежит на полу перед столиком, я даже не знаю, как его зовут, но муж-то сразу узнает это лицо, так похожее на его - и ямочка, и нос, и лоб точно такие, мои черные волосы и голубые глаза, - и все поймет, а я не могу позволить, чтобы это случилось, потому что хочу, чтобы все оставалось, как было и как должно быть.

Я потратила столько времени, чтобы забраться сюда, наверх, обрести покой, уверенность и любовь, я не могу позволить, чтобы этот незнакомый юноша взял и все разрушил своим присутствием.

Обратно я не вернусь.

Дальше идти нет сил.

Я остановлюсь, где стою.

Оттуда, где я стою, открывается великолепный вид.

Виден весь Неаполь: город раскинулся перед моими глазами - от мыса Позиллипо до деревушек у подножья Везувия. Если повернуть голову, можно разглядеть там, вдали, Соррентийский полуостров, а рядом - Капри. Внизу я вижу уходящую вдаль виа Караччоло, пьяцца Витториа, серпантин дорожек парка Гринфео, красную громаду Нунциателлы, блестящий купол над галереей Принчипе Умберто, Корсо, лентой сверкающий между домами, и сады. Сады - в самых неожиданных местах, спрятанные на крышах самых красивых домов. А еще - море. Море, сливающееся с небом, - передо мной, вокруг меня.