Никто ему не ответил. Мы не отрывали глаз от солдат, все подходивших к очагу с ведрами. До нас доносился глухой, словно бульканье воды в воронке, звук голосов: слов на таком расстоянии разобрать было нельзя.

— Что они, погромче говорить не могут? — возмутился Золотничок.

Солдаты с засученными рукавами и фуражками под мышкой суетились у костра. От кухни они цепочкой тянулись в оливковую рощу и садились в тени, прямо на склоне. Оттуда слышались звяканье ложек о котелки, чавканье, отрыжки.

— Хорошо тут, прохладно, — сказал один.

— Опять бурду подсунули! — проворчал другой. — Вечно мясо вынимают недоваренным.

Мы навострили уши; Тури даже ладонь к уху приложил, чтоб ни слова не пропустить. Но лица солдат были скрыты от нас, и Чуридду свесился вниз, рискуя сорваться в пропасть.

— Смотри, грохнешься и шею себе свернешь, — сказал я ему.

Солдаты, пообедав, улеглись под деревьями и распустили ремни.

Тени стали короче, спрятались в почерневшем жнивье и в опаленной солнцем листве олив.

Голоса смолкли.

— Должно, уснули в тенечке, — догадался я.

— Да нет, они залезли в палатки, — возразил Тури.

Лысая гора отсюда казалась нам муравейником: по всему ее склону сновали солдатики в своих мундирах цвета соломы; костер уже погасили, лишь редкие искры летали в воздухе.

— Чего же они в трубу не трубят? — недоумевал Золотничок.

— Дурья твоя башка! — напустился на него Тури. — А если в долине притаилось вражеское войско?

— Ну и что?! — воскликнул Нахалюга. — На то и война, чтоб воевать. Не в прятки же они сюда играть пришли?

Тури растерянно поглядел на нас, не зная, что ответить.

— Мне наплевать, зачем они сюда пришли, — заявил я. — Ведь мы-то и вправду пришли играть. Давайте поглядим, что дальше будет.

Но Чернявый со мной не согласился: пускай солдаты делают что хотят, а он лично хочет жрать.

— Полезли за инжиром! — предложил он. — Пока крестьян нет, наедимся до отвала. Кто со мной?

С ним пошел Золотничок. Сквозь заросли ежевики и репейника они стали подкрадываться к инжиру дона Джованни Казаччо.

— Не хотите — не надо, нам больше достанется, — сказал напоследок Чернявый и скрылся в кустах.

Но мы были так взволнованы предстоящими военными действиями на Лысой горе, что пропустили мимо ушей предупреждение Чернявого.

— Там, в деревне, поди, и не знают про солдат, — сказал Чуридду.

— Как же, не знают! — возразил Тури. — А секретарь фашистов на что?

Между тем в лагере наступило время отдыха.

— А эти, под нами, все еще сидят или тоже улеглись? — спросил я.

Нахалюга вместо ответа схватил горсть камней и швырнул их в заросли ежевики. Камни с грохотом покатились по склону.

— Ты что, спятил? — Тури дернул его за рукав. — Сейчас нас всех перестреляют!

К счастью, выходка осталась без последствий; в горах наступила тревожная тишина, даже цикады вдруг примолкли.

— Надоела мне эта игра, — сказал Чуридду.

— Так чего же ты здесь торчишь? — обозлился я. — Шел бы, как всегда, с матерью тряпье собирать.

Но мне и самому наскучило глазеть на это море палаток и летающие над ними искры. Один Тури упорно шарил взглядом по Лысой горе. Он был уверен: что-то еще должно произойти, не могло же такое удивительное происшествие кончиться ничем.

Внезапно где-то совсем близко раздался пронзительный свист.

— Это еще кто? — вздрогнул Чуридду и поспешно нырнул в кусты.

Немного спустя мы услышали тихое потрескивание веток. Не иначе, это Чернявый, подумал я. И впрямь Чернявый с Золотничком, раздутые как бочки, вылезли из зарослей, расстегнули штаны и, будто справив большую нужду, наложили на землю спелого инжира.

Мы стали прыгать вокруг этой огромной липкой кучи.

— Палермский инжир! — торжествующе объявил Нахалюга. — Во рту тает. Только руки берегите, а то распухнут от сока.

— Учи ученых! — буркнул Тури, раскладывая инжир на большом валуне.

Я принялся отгонять черных муравьев, которые откуда ни возьмись налетели на нашу добычу. Нахалюга мне помогал.

— Молодцы! — одобрил Чернявый. — Не с муравьями же их лопать. Так, прошу всех к столу.

Мы чинно уселись вокруг валуна, поджав ноги. Сперва жадно глотали приторные ягоды прямо с кожурой. Потом, утолив голод, стали ее счищать и выбрасывать в лопухи.

— Ух ты, какие сладкие! — приговаривал Нахалюга.

— А ты думал! — смеялся. Чернявый. — Стану я дрянь всякую рвать. По ягодке выбирал. А этот обжора Золотничок только знай рубаху подставлял.

В конце концов мы насытились. Тури довольно похлопывал себя по набитому брюху, а Чернявый, смачно рыгнув, воскликнул:

— Ну и обжираловка!

Нахалюга пустил ветры.

— Пали громче, — посоветовал я. — На войне как на войне. Глядишь, неприятель и разбежится.

Мы засмеялись, а Тури шире всех разевал свой перепачканный рот и даже за живот схватился.

Чуридду запустил пятерню в волосы, облизнул губы и, прищурясь, поглядел на нас.

— Теперь бы в теньке посидеть да окунуться. Может, к речке спустимся, а?

— Ты что, озверел?! — хором взвыли мы. — Час ходу по этакой жаре!

Мы разлеглись прямо на склоне. Чернявый и Тури нарвали травы — подложить под голову. Всех разморило, даже болтать не хотелось. Солнце, слава богу, клонилось к закату, из кустов ежевики выползла расплывшаяся тень. Я лег на спину, закинул руки за голову и бездумно глядел в пышущее жаром небо. Над долиной, почти неподвижно распластав крылья, парили два ястреба.

Тури уже похрапывал рядом со мной, изредка вздрагивая во сне. Заслонив лицо ладонями от солнца, ему трубно вторил Нахалюга. Чернявый пнул меня в зад и прошептал:

— Сыграем над ними шутку?

— Какую?

— Заклеим им морду кожурой от инжира.

Но мне было лень шевелиться, пришлось Чернявому оставить свою затею.

Золотничок и Чуридду, устав глядеть на ястребов, прижались друг к другу и тоже уснули.

— Теперь до вечера будут дрыхнуть, — ворчал Чернявый. — А этот Золотничок даже во сне из всех орудий палит. Ну и черт с ними, пускай остаются на съедение муравьям, а я пошел.

— Куда это?

— Поищу эту сволочь, ящерицу. Айда со мной.

Я поворочался, но встать не смог.

— Нет, ноги не держат.

— Ладно, дрыхни, свинья ленивая! — крикнул Чернявый и побежал вниз.

Сколько я проспал — не помню. Разбудили меня Тури и Нахалюга, засвистав прямо над ухом.

— Ого, ветерок подул! — обрадовался я, не понимая, где мы и который час.

Чернявый еще не вернулся. Остальные заняли наблюдательный пост в кустах ежевики. Сладко позевывая, я стал на карачки и подполз к друзьям. По склону Лысой горы с песнями маршировали солдаты, у всех винтовки за плечами.

— Э, глядите-ка! — воскликнул наш дозорный Чуридду. — Кто это там на тропе?

Мы во все глаза уставились на мула и двух ослов, которые, то и дело спотыкаясь и пыхтя, взбирались вверх по склону. Двое солдат вышли им навстречу.

— Это не солдаты, а офицеры, — пояснил Тури. — Сами небось видите, кто к ним пожаловал.

Офицеры по-фашистски отсалютовали прибывшим гостям, те спешились и, ведя за собой животных, направились к лагерю. Там мула и ослов поставили рядком и привязали к стволу фигового дерева. Мул брыкался — должно быть, солнце слепило ему глаза.

— Кто такие — не разгляжу, — сказал я. — Из наших, что ли?

— Вон тот дылда вроде в трауре, — заметил Чуридду, у которого глаза были как у орла.

— Ну, ты даешь! — фыркнул Тури. — Какой тебе траур, когда он в черной рубашке! Это же Пирипó, фашистский секретарь.

Ослы вдруг громко взревели, и солдаты принялись хлестать их по ушам.

— Сукины дети! — выругался Золотничок. — Несчастной скотине уж и голос подать нельзя!

Послышался сигнал трубы, эхом разнесшийся по горам. Солдаты построились возле палатки, откуда вышел офицер.

— А это кто?

— Как кто? Ихний командир, — сказал Тури.

Пирипо и командир обменялись приветствием; их окружили остальные офицеры. Потом вся группа стала удаляться от лагеря; впереди шагали двое солдат с винтовками.