Пластинка кончилась. Стало тихо. Лицо Окоро посуровело. Пот лил с него градом.

— Знаешь, с системой не поспоришь. Получай образование и беги вместе со всеми. У-ух, дай-ка я включу музыку.

Напряжение спало. Окоро перевернул пластинку.

— Ну, а занятия… знаешь, мне осточертела учеба. Мать пишет, что стала болеть. Не жизнь, а сплошной кошмар. За все приходится бороться. Я устал. Честное слово, устал.

Некоторое время Омово молчал, потом спросил:

— Ты видел Кеме?

— Видел. Не знаю, что на него нашло, старик. Прихожу я к нему вчера. А он как раз куда-то собрался и был ужасно злой. Сказал, что полиция продержала его в участке чуть ли не целый день. Я поинтересовался почему, но он только взглянул на меня и ничего не ответил. Потом сказал, что редактор отказывается печатать его статью. Странно, он был просто в бешенстве из-за чего-то.

— Мы наткнулись в парке на труп девочки. Может быть, все связано с этим. Куда он собирался, когда ты зашел?

— Не знаю. Мне показалось, что он вдруг постарел. Кстати, а что это за история с трупом девочки?

— Вечером мы заблудились в парке и наткнулись на обезображенный труп девочки. Волосы на голове были сбриты.

— Как у тебя, что ли?

— Мне не до шуток. Одним словом, мы сразу поехали к Деле и от него позвонили в полицию. Может, после этого события стали раскручиваться. Как я понял, Кеме намеревался разобраться в этом деле до конца.

— Гм. Но почему его так взволновал обнаруженный вами труп? Я хочу сказать, что во время войны люди, в том числе и дети, гибли как мухи. Я хочу сказать…

— Но ведь сейчас не война.

— И тем не менее повсюду в городе валяются трупы. Я хочу сказать…

— Хорошо, хорошо. Я не собираюсь спорить.

После некоторой паузы снова заговорил Окоро:

— Ну ладно, Омово. Я вижу, эта история сильно подействовала на тебя. Ты ведь художник, человек тонкий… Ты собираешься ее нарисовать?

Омово ничего не ответил. Вскоре раздался стук в дверь. Окоро крикнул:

— Заходи, если пришел с добром.

Это был Деле. Он улыбнулся.

— Конечно, с добром, ну и псих же ты!

Окоро рассмеялся.

— Ну, Деле, как дела? Послушай, я подцепил новую цыпку.

— Ура!

Деле был высок ростом и хорош собою. Он носил аккуратно подстриженную бородку клинышком. Отливающие красивым блеском, холеные, в мелкий завиток волосы были коротко подстрижены. На нем были темные очки, что делало его похожим на восходящую звезду экрана. Его отец — неграмотный, но необычайно богатый бизнесмен — жил в Икойи. Деле был из числа тех молодых людей, что стремятся к красивой жизни и презирают жалкое существование, которое влачит большинство людей. Он был одержим одной всепоглощающей мечтой — поехать учиться в Америку; он твердо уверовал в то, что настоящая жизнь начнется для него там, в «земле обетованной», как он называл Америку. Всякую иную жизнь он не признавал. Он служил в отцовской фирме помощником управляющего.

Омово сказал ему «привет», и он радостно воскликнул:

— Ой, Омово, это ты! Что-то тебя совсем не видно. Как поживаешь?

— У меня все в порядке. Спасибо за оказанную нам любезность в тот вечер. Мы так неожиданно нагрянули, побеспокоили твоего отца.

— Пустяки! Знаешь, поначалу я тебя не узнал. Ты сбрил волосы и был совсем на себя не похож. Ну, а как обстоят дела с трупом девочки?

— Не знаю. С тех пор я не виделся с Кеме.

Окоро пригласил Деле сесть, и между ними завязался оживленный разговор. Окоро принялся рассказывать Деле, как он подцепил Джулию, лицо его раскраснелось от удовольствия — наконец-то и он мог похвастаться своим успехом. Деле слушал с большим интересом, то и дело вставляя смачные замечания. Когда эта тема иссякла, Деле обратился к лежавшему на кровати Омово и спросил, что же в самом деле произошло в тот злополучный вечер. Омово вкратце рассказал.

— Значит, они забрали твою картину. Вот, оказывается, каковы наши родные африканские братья. Забрали твою картину только потому, что она им не понравилась. В Америке такое просто немыслимо. Послушай, ну почему мы такие забитые и отсталые? Из-за этого я и хочу уехать из этой чертовой страны. Я считаю, что человек должен жить, жить в полном смысле этого слова… Держу пари, девочку убили члены какого-нибудь тайного общества. Только на это мы и способны — истреблять свое собственное молодое поколение…

Он был не способен облечь в словесную форму то, что хотел сказать, и потому умолк, так и не утолив своего пыла. Последовало напряженное молчание.

Деле присел на краешек кровати. Взгляд его был неестественно отрешенным, рот полуоткрыт, а пальцы быстро сновали в воздухе, как будто он старался проделать брешь в наступившей тишине. Он подался вперед и начертил в воздухе несколько кривых линий, лицо его исказила мрачная мина, как будто внезапное ощущение чужого отчаяния и безысходности, возникшее в связи с убийством девочки, разрушило благодушное настроение. Он заговорил сумбурно, неизвестно кому адресуя свой пыл:

— Мы постоянно вынуждены вести тщетную борьбу. Ох, уж эта растреклятая борьба за жизнь, за то, чтобы утром проснуться, за то, чтобы помыться, чтобы пойти на работу и заработать деньги, за то, чтобы вернуться домой и чтобы отдохнуть, и за право иметь электрическое освещение, и за то, чтобы найти хорошую женщину и быть в состоянии ее содержать, борьба, борьба, борьба. Мы вынуждены бороться всю жизнь. Даже за то, чтобы умереть и быть похороненным. Даже за то, чтобы родиться на свет. Вот почему я хочу к чертовой матери уехать из этой отсталой страны, где надо все время бороться, туда, где люди летают на Луну, где каждый день создается что-нибудь новое и невиданное, чтобы приобщиться к духу прогресса.

На короткое мгновение он умолк, и эта передышка дала ему возможность направить свою страсть в другое русло.

— Друзья! Вы только представьте себе: я поднимаюсь по трапу в самолет, сижу среди почтенной публики, смотрю фильм, дышу нормальным воздухом, беседую и обмениваюсь адресами с какой-нибудь красоткой. И вот наконец я прилетаю в Штаты, спускаюсь по трапу, оглядываюсь по сторонам и вижу весь этот блеск, держусь солидно, будто и впрямь важная персона. Друзья! Я заранее предвкушаю радость, свободу и счастье. Я хожу всюду, обмениваюсь рукопожатиями со всеми этими американцами, легко, как настоящий американец, изъясняюсь по-английски и ношу всегда свежайшие белые сорочки. Там я не надену этих дурацких рубашек, брюк и туфель — ни за что на свете. Буду носить только вещи экстракласса. Все это будет запечатлено на фотографиях, на роскошных фотографиях с красотками, в парке, возле Белого дома, с белыми людьми — ни у кого во всем городе не будет такого альбома. Я не буду водить дружбу с какими-то занюханными девицами, только с роскошными белыми цыпками. Друзья мои! Я заведу как можно больше знакомых и буду наслаждаться жизнью; куплю себе машину и буду с шиком в ней разъезжать, и про меня станут говорить: «Послушайте, этот Деле — парень не промах».

Я увижу все, что только есть стоящего в Штатах — Эмпайр-билдинг, Белый дом, Диснейленд, Калифорнию, Огайо, Вайоминг, Нью-Йорк, Голливуд. Вполне возможно, я подцеплю какую-нибудь актрисулю из знаменитых, и, как знать, друзья, быть может, она возьмет меня на содержание и окружит заботой. Я должен ехать! А когда вернусь, друзья, вы меня не узнаете. Я стану настоящим джентльменом. А вы можете оставаться здесь и наслаждаться борьбой, борьбой, борьбой. Ну, а я, клянусь богом, я должен ехать!

Он говорил возбужденно. Он придумал сказочный мир и придумал себя в этом мире. Омово и Окоро молчали. Они терпеливо слушали разглагольствования приятеля. Взгляд Омово был прикован к отсыревшей, увешанной пестрыми плакатами стене. На лице Окоро можно было прочитать разочарование и горечь — вот еще один друг обгоняет его. Он сидел молча, обескураженный и печальный. Он и сам втайне мечтал о том, что говорил Деле. И то, что Деле говорил о своих планах с такой уверенностью, только подчеркивало недостижимость всего этого для Окоро.