— Что случилось, Омово?

— Ничего. Ничего особенного. Здесь, под этим деревом, слишком темно. И слишком много москитов. Давай пойдем.

Омово сжал Ифейинву в объятиях; ощущение реальности ее присутствия помогло ему избавиться от наваждения. Он уловил тонкий аромат ее духов и догадался, что она надушилась ради него. Они молча направились к дому. У какой-то лоточницы Ифейинва купила несколько мандаринов и апельсинов, чтобы полакомиться вместе с Омово.

Когда они подходили к тому самому месту, где веселились йоруба, неожиданно налетел сильный ветер и начал накрапывать дождь. На какое-то короткое мгновение ветер развеял духоту и принес облегчение, но потом поднялась настоящая суматоха: люди стали разбегаться; одни кричали и визжали от восторга, другие сетовали на то, что дождь испортил им праздник. Ливень разошелся вовсю. Тяжелые струи с грохотом обрушивались на землю, заливая все вокруг. Омово и Ифейинва тоже побежали. Им было весело: дождь внес разнообразие в их прогулку. Через некоторое время они перешли на шаг и спокойно пошли по залитой водой земле. Они промокли до нитки, но их лица сияли счастьем. Омово понимал, что они ведут себя как дети, но ему нравилось состояние беспричинной радости. Ничего подобного с ним прежде не случалось. Оки шли и шли, а дождь с неистовством обрушивался на них. И вдруг, в какой-то непредсказуемый момент, они одновременно остановились и стали целоваться, изливая в поцелуях владевшее ими чувство.

Перед тем как свернуть на свою улицу, они помедлили.

— Как было чудесно, — сказала Ифейинва. — Я запомню этот вечер на всю жизнь. — С нее ручьями катилась вода. Одежда прилипла к телу, а волосы напоминали водоросли, вытащенные ночью из реки. На влажном лице играла трепетная и в то же время дерзкая улыбка.

Омово помахал рукой небесам.

— Боги занимаются любовью.

Ифейинва засмеялась. Он продолжал:

— Это был космический оргазм. Знаешь, мы оба прошли через божественный ритуал.

Они помолчали.

— Что ты ему скажешь, когда придешь домой?

Она смотрела на Омово так, словно вчитывалась в какой-то трудный текст, пытаясь докопаться До смысла.

— Не беспокойся, Омово. Что-нибудь скажу. Я так счастлива. И никому не позволю отнять у меня это счастье. Не беспокойся.

Омово взглянул вдаль, но эта даль уже не была беспредельной.

— Если ты придешь завтра, я нарисую тебя. Я буду ждать на заднем дворе.

На лице ее снова мелькнула полуулыбка, она шагнула к нему, коснулась руками его рук, потом лица.

— Спасибо, Омово. Ты сделал мне чудесный подарок.

Она повернулась и, как всегда, почти бегом устремилась вперед по мокрой улице. Он смотрел, как она миновала опустевшие лотки, магазин грампластинок, продовольственные лавки. Дождь прекратился словно по волшебству. Все вокруг погрузилось в исполненный значения покой. Он снова взглянул ей вслед, но она уже исчезла из виду, ее поглотила тень, отбрасываемая кустарником. Он вглядывался в эту тень, но ничего не видел.

К его ногам стекались ручейки дождевой воды. Он долго стоял на одном месте. Москиты и все прочие мошки куда-то подевались. Его познабливало. Пока он стоял, любуясь сумрачным светом, окутывающим дома, вдруг что-то произошло — внезапно все вокруг погрузилось во тьму, словно на одиноко горящую свечу накинули гигантский плащ. Электричество снова отключили. На минуту он растерялся, не зная куда идти. От темноты загудело в голове, но уже в следующую минуту он одолел страх и пошел к дому.

Вернувшись, Ифейинва застала мужа сидящим с бокалом, на четверть наполненным огогоро. Глаза у него были воспалены и налиты кровью, а хитрое лицо — мрачно. Сейчас оно показалось ей более дряблым и морщинистым, чем обычно. Вид у него был подавленный, руки дрожали. Едва она вошла, муж схватил с кровати ремень.

— Где ты была? — В его голосе слышалась с трудом сдерживаемая ярость. Она напряглась и какое-то время была не в силах произнести ни слова. — Я спрашиваю, где ты была?

— Ходила навестить подругу, Мэри. На обратном пути попала под дождь.

Он помолчал, наливаясь все больше гневом. Его руки дрожали еще заметнее.

— Ты отсутствовала больше часа. Почему ты не предупредила, что уходишь?

— Тебя не было дома.

Атмосфера все более накалялась. Ифейинва вымокла до нитки, и ей было холодно. Ее бил озноб — от холода и от страха. Внезапно он вскочил на ноги и заорал:

— Если это будет продолжаться, я отправлю тебя назад к твоим проклятым родственникам. Сиди со своей ублюдочной семейкой, где все только норовят наложить на себя руки. Ты отправишься у меня домой. Вот как вы себя ведете, мерзавки, едва понюхав образования. Тоже мне — три класса начальной школы! Безмозглая дрянь!

Его гнев искал выхода, и он стегнул ее ремнем. Она вскрикнула и отпрянула назад, натолкнувшись на буфет, в котором они держали продукты. Удар ремня пришелся по шее, и ее пронзила острая боль. От холода боль казалась еще более нестерпимой. Он снова хлестнул ее по спине. И еще, и еще. Хлестал до тех пор, пока она не выхватила у него ремень и не выбежала из дома в холодную ночь.

— Давай, давай, беги, если тебе нравится. Беги. Сегодня ты будешь спать на улице. Тогда узнаешь, как шляться по ночам! — кричал он ей вслед.

Она стояла возле дома. Ее осаждали тучи москитов. Она старалась не плакать, не двинулась с места, даже когда отключили ток. Тьма обступила ее со всех сторон. Она видела, как муж зажег в комнате свечу. Она села на цементную площадку перед домом. Одежда все еще не просыхала, липла к телу, и ей было холодно. В компаунде, где жил Омово, зажглось несколько керосиновых ламп. Вскоре она заметила в темноте идущего к дому Омово. От мокрой одежды зудела кожа. Как хорошо было бы сейчас вытереться и переодеться в сухое. Но глаза у нее слипались, и голова бессильно падала на грудь — раз, два, и вот она уже опустила голову на сложенные на коленях руки и уснула. Она напоминала потерявшегося ребенка, который жалобно плакал, пока его не сморил сон.

Что разбудило Омово? Какие-то звуки?

Омово заворочался в постели; сквозь дрему он слышал какие-то отдаленные звуки. Поскребывание, царапанье, шарканье. Он встал, зевнул, огляделся по сторонам. «Проклятые крысы, — подумал он. — Такое чувство, будто они скребутся у меня в голове!» Внезапно он осознал, что наступило утро, и мириады звуков наполнили его слух. Звонки будильников. Крик петухов. Шарканье метлы — настала очередь еще какой-то обитательницы компаунда подметать двор. Непрекращающийся детский плач. Утренние перебранки. Звон колокольчика, возвестивший о появлении предсказательницы, пророчащей апокалипсис и призывающей людей покаяться перед лицом неминуемой катастрофы. Веселый гудок автомобиля, развозящего газеты. Молитвы мусульман.

Омово снова лег на кровать. Он не заметил, как пролетела ночь. Осталось позади место, название которому — «вчера». Он вдруг ощутил струю холодного воздуха, нагнетаемую вращающимся на потолке вентилятором. Теперь он понял, что его разбудило. Это была не возня крыс. Это заработал вентилятор, когда под утро дали ток. Вчера. Он стал вспоминать. Вчера. Вечер. Какое оно было счастливое, это «вчера» — прогулка, дождь; потом на смену ему пришла грусть — расставание, кромешная тьма. Взгляд его остановился на стене, скользнул по цитате, написанной четким почерком:

«Прошедший день — не более чем сон…»

Он повернулся на другой бок. Он думал об Ифейинве, — удалось ли ей избежать неприятностей. Ее муж на редкость ревнивый и злобный. Омово слышал, что он подговорил двоих парней избить фотографа, который пытался приударить за Ифейинвой. Она сама рассказывала Омово об этом. Фотограф долго уговаривал ее сфотографироваться, и, когда она наконец согласилась, он отказался взять с нее деньги, а спустя некоторое время попытался ее обнять. Она закричала, на крик прибежали люди. На следующую же ночь его избили. От стыда и унижения он навсегда покинул эти края.