Лениния, красная и крамольная,
с голубыми глазами, полными чаяний,
стройная, трогательная, веселая, вольная,
в вихре гнева, в борьбе отчаянной
тому назад двадцать восемь лет
родилась в мудрой голове Ленина:
десять дней сотрясался прогнивший свет,
мировой буржуй ползал в страхе и в исступлении.
В то время как моряки плели ей окровавленные венки
капиталисты и авантюристы на нее направляли штыки
Восстала Лениния, восстала широкоплечая Русь
за святые права людей, привыкших трудиться.
По дорогам боев и ужасов пронесли они ее груз,
сберегли они красную молодость! Кто за нее стыдится?
Из Смольного и до Крыма, из Москвы до Владивостока
падали, вставали, били и трудились при этом.
Буржуй не дождался сумрака, обманулся жестоко.
СССР стали звать шестым континентом,
из животворных грудей страны текли молока потоки,
и благословляла она своих пятилеток итоги.
Цвет всего человечества смотрел на Страну Советов,
на нее же был обращен ненасытный гангстерский взгляд:
убивала, грабила, жгла целая армия людоедов.
Голодал Ленинград, страдала Украйна, наступил Сталинград.
Красная Армия побеждала, шла все вперед и вперед она.
Ее вело дорогое воспоминание о Ленинии,
ее вела победная гордость за родину,
ее вела и воля к расплате… Нет, солдаты Советской России
убивают, когда это необходимо, а не чтоб убивать…
Двадцать восемь лет. И непобедима! Здравствуй, мать!
Спустишься в подвал – и ты увидишь
в грязном полумраке плесень на стенах,
ржавую кровать и на кровати
женщину.
Нынче без чудес – от человека
ты, Мадонна, сына родила.
Фимиамы! – дым щелястой печи,
запахи прогорклого обеда…
Коляду нужды споет пришельцу
с брошенного на пол тюфяка
куча ребятишек.
Огрубела ты и отцвела, Мадонна!
На руках сплетенье синих жил,
трещины на высохших губах
и упорство самоотреченья
под нависшим лбом.
Все слова любви давно уж поглотил
зев нищеты.
Где же три волхва?
Обошли они твой дом, женщина с ребенком!
И звезда господня разрешила заблудиться дароносцам:
для тебя им не хватило благовоний,
золота и ласковых речей.
Пышные, в парче, они входили во дворцы
и растрясли дары по квартирам теплым, мягким спальням.
А печальный Вифлеем
полон бедняков убогих, жалких, немощных,
заблудших и слепых.
Тяжко дышится тебе, Мадонна, красота твоя поблекла,
чудо-мальчик тянет молоко
горькое из жил твоих иссохших…
Но поверь: будет время – и тридцатилетний
сын твой выйдет на просторы площадей,
и, с евангельем восстаний на устах
справедливости приход провозглашая,
толпы он вооружит. Мечту он вложит
в грудь мильонов, даст им в руки меч,
действие его молитвой будет.
Твой образ осенью в туманной сини неба
растаял, как дыханье на стекле.
Я жажду уст твоих, как жаждет корки хлеба
голодный нищий в моросящей мгле.
В просторы я вхожу обманчиво пустые,
где листопад меж белых башен тих.
Люблю, люблю твои мгновенья роковые
и музыку на островах твоих.
Ты в ночь мою войдешь, и явственно для слуха
раздастся топот войск. В мой чуткий сон
ворвется шум плотин, гул парков, сонмы духов,
блеск волн и стали звон.
Под веками твоих свинцово-тяжких статуй
спи на распутье всех дорог,
в сугробах злых времен, минувших дней глашатай,
тоскующий призывный рог.
Вот с факелом в руке танцуешь ты над бездной,
красавица в расцвете лет.
Я с именем своей отчизны бедной
иду сквозь тьму ее – в рассвет.
Быть свидетелем последнего сраженья,
что угрюмо зреет в глубине…
А чего просить у провиденья?
Чтоб глаза оставило при мне.
Быть свидетелем стремительного роста
мира, что осилил столько сил…
И посметь сказать – как это просто:
«Хорошо, что есть я и что был».
Рядовой солдат пехоты -
он не ведает заботы,
за него – ему на счастье -
мыслит высшее начальство:
взводные, ефрейтора,
фельдфебели, унтера.
Взводные, ефрейтора,
фельдфебели, унтера!
И за вас, на ваше счастье,
мыслит высшее начальство -
прапорщики молодые,
капитаны удалые.
Прапорщики, капитаны -
в голове у нас романы,
но за нас, на наше счастье,
мыслит высшее начальство.
За нас думает штаб.
Офицеры мы штабные,
любим деньги наградные.
И за нас, иа наше счастье,
мыслит высшее начальство,
за нас думает генерал.
Генерал живет безбедно,
генералу думать вредно.
Министерство для того,
чтобы мыслить за него.
Министерству же, понятно,
думать тоже неприятно.
Небольшая в этом честь,
если генералы есть.
Генерал живет безбедно,
генералу думать вредно.
Он уж стар, он уж слаб.
За него пусть мыслит штаб.
Офицеры мы штабные,
любим деньги наградные.
И другие господа
думают за нас всегда -
прапорщики молодые,
капитаны удалые.
Прапорщики, капитаны -
в голове у нас романы,
мы пируем, веселимся,
думать вовсе не стремимся.
Наш фельдфебель и капрал
все дела и сам решал.
В голове же у капрала
мыслей тоже слишком мало.
Взяв винтовку, рад не рад,
Пусть-ка думает солдат.