Поиск
ОДНАЖДЫ НА САЗАВЕ
Мой родной край в центральной Чехии (между Сазавой и Влтавой) был в 1942 году эвакуирован и превращен в полигон СС.
Река младенчества и юности моей!
За тощие мои лодыжки ухватившись,
ты к солнцу ковыляла вброд,
а по ночам пила взахлеб луну
над мшистою плотиной.
Потом сюда пришли они.
Осины в нас пересадили,
поля вспахали под чертополох,
могилам уподобили жилища
и поглотили свежесть леса…
Придя к реке, сказали:
Ужиная-река,
а ну-ка, смой с нас мертвечину!
Зловеще затрещала стрекоза.
На золотистых отмелях
метнулись рыбки-стрелы…
Река зеленоватою ладонью
смывает только то, что ей принадлежит, -
пыль обворованных проселков.
И, беззащитная, она в краю погостов
гремит, гремит окаменелым
не молкнущим набатом валунов.
НЕБЕСА
Было у нас ясное солнце,
почти что мирное.
Над Хиросимой и Нагасаки
плавилось солнце и пахло смрадом.
И мир нам на это
перстом указует:
идите и в страхе живите!
И Земля, от мазута и нефти жирная,
ускользает из наших рук -
сколько их, этих рук! -
Землю рвут друг у друга
в желанье едином:
из скорлупы
лесов вековечных,
белого снега и синего моря,
скал голубых и полей серебристых,
оцепенев от общего горя,
мы бы хотели вылупить ныне
вечно счастливый век золотой.
Но страх,
он, как ёж, в нашем сердце гнездится:
в этом мире
сплошных рычагов и катушек,
громыхающих карт и химических формул,
в этом мире, ощерившемся мечами
под своим болезненно серым небом,
свои дни он губит,
человек перепуганный,
губит, как петушков молоденьких
с еще не окрепнувшим голоском.
Руки его не подвластны ему,
и он опасается, что они
однажды выгребут из песка
огромный вымерший этот шар,
планету, безлюдную, как Луна.
И только сердцем он обращает
земли свои и звездные ночи
к дальнему небу,
к иному небу,
где жаждет взять он
из уст у братьев
надежду,
словно бы хрупкую дудочку,
чтобы играть на ней, песне вторя,
и после мучительных всех объятий
с жизнью,
в сущности, беззащитной,
смерть породить совершенно обычную,
естественную абсолютно.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНЫЕ КРАЯ
Сколько раз я бродил над Бесной-рекой…
Сорванцом, открывающим мир, как сказку,
я крапиву рубил – сам себе герой,
и лягушек гонял, разгоняя ряску
на болоте, и, занятый той игрой,
я готов был пойти и в огонь и в воду…
Сколько раз продирался я по болоту
сквозь потемки – сверкает еще корнет
возле звезд под светающим небосклоном,-
а назавтра в прохладных цветах чуть свет
я ее обнимал под кустом зеленым,
и росли мы, былинка и стебелек,
на лугу заливном, на лугу болотном,
и порхали, бабочка и мотылек,
над дурманным, призрачным, мимолетным…
Так пропаще над нами листва качалась,
пела чаща, и ты на руке спала.
Я сюда возвратился – а ты скончалась,
я вернулся к тебе – а ты умерла.
Десять лун шли дожди, облака разбухли,
над усопшей от горя цветы распухли,
солнце больше не встало, и день погас…
Сколько раз приходил я – и тлели угли…
…
И терял я кого-нибудь каждый раз.
ОЗЕРО ГЕТМАН
Какая ширь и блеск! Вот если б жизнь такой
была, как эта гладь, простершая покой
торжественно над ней синеющего неба!
Ты, Гетман, ластишься к прибрежным соснам нeмo
и растекаешься их шумом в глубь лесов.
Чуть всхлипнут под веслом и вновь замрут глубины,
глухие, как полет, как шорох голубиный.
Павлины зорь и парк прадедовских времен…
Валами зелени ты, Гетман, обрамлен.
Оплодотворено твое живое лоно
людьми, которые чураются трезвона
и веры в чудеса… Прощай, моя тоска!
Напомнит о тебе лишь иволга, заплакав…
Я – с этими людьми, язык наш одинаков.
Ты, Гетман, жажды волн не утолишь никак,
а нам не утолить извечной жажды жизни,
как солнце ни свети – щедрей или капризней…
Мы обуздаем жизнь, как сушу и моря,
блуждающих огней над ней уже не будет,
дары ее глубин из мрака вырвут люди,
и хлынет эта жизнь, доставшаяся нам,
навстречу солнечным и мирным временам.
НА ОКРАИНЕ ПРАГИ
Вот уже сколько воскресений
я как накануне песни, воздух весенний,
солнце вцепилось в траву густую,
лежу и, как футляр без скрипки, пустую,
блеском консервных банок глаза слепые режет,
вялые уши рвет пятитонок лязг и скрежет,
голое слово меня обдает желаньем соблазна,
но этого в слове нету, возле дороги безгласно
лежу и слежу за прохожими до поворота,
чем-то тихо чреватый, ждущий чего-то -
этого нет в рондели,
хоть больше пары рифм и не надо,
и тихого между ними разряда,
как если пчелу бы задели,
иссохшую с прошлого листопада,
обнаруженную в апреле,
этого нет в рондели,-
хоть больше пары рифм и не надо,
и, как в огороде рассада,
душа в простуженном теле
всходит еле-еле
и шуткам моим не рада,
этого нет в рондели -
вот уже сколько часов я
тщусь избавиться от пустословья,
гладкий ритм меня подмывает, подсунь бедняге
камушек смысла, он споткнется на полушаге,
но и в ритме этого нету,
высоковольтные фермы несут сквозь меня эстафету,
как на телегу, брошен я на планету,
ноги мои подкидывает, вдали городские сшибаются башни,
ветер в башке, все бездумней и бесшабашней
жизнь расплывается песней по белу свету,
только и в песне этого нету, нету,
это в самом человеке, каждым движеньем сущим
рвущим тяжесть земли и к звездам землю зовущим,
это в упорстве мечты, в упорстве исканья,
в упорстве гения, красоту, как из воздуха, высекающего из камня,
это – в упорстве рабочего, в его наковальне и плуге,
в упорстве хозяина, историю взявшего в руки,
это – в упорстве роженицы, это -
в упорстве весны, порождающей лето,-
только в этом жизнь, и она прекрасна,
о минуты, потерянные напрасно!
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: