Поиск
ТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ
Еще грома не отзвучали
твои, гроза!
Любой беде, любой печали
смотрю в глаза.
Хоть кожу пламенем задело -
в мой век прямой,
пусть мыслит все-таки не тело,
а разум мой.
Чтоб, глядя вдаль, где плотно
годов ряды,
стать выше собственной обиды,
своей беды,
и все, чем мы с тобой страдали
вчера, мой друг,-
как бы из той далекой дали
увидеть вдруг.
Мне век предоставляет слово -
да, я в долгу.
Но, им обученный сурово,
ему не лгу.
Ведь хорошо в нем или плохо
устроен я -
но он мой век, моя эпоха
и жизнь моя.
Еще темна его вершина,
но будь что будь! -
я снова, ржавая машина,
пускаюсь в путь.
И я кладу спокойно руку
на тормоза:
давай, История, друг другу
глядеть в глаза!
Тебя трясло, тебя ломало -
то ров, то яр.
Но в жизни видывал немало
и ты, мадьяр.
И ты гляди не до порога -
гляди в века:
не коротка твоя дорога,
а далека.
Ты голод знал, ты помнишь беды
лихих годин.
Но от беды и до победы -
лишь миг один.
И все светлее кромка неба -
там жар течет,
как будто солнце горы хлеба
тебе печет!
ПЛУГ ИДЕТ…
Плуг идет, и борозды -
друг за другом,
словно книга пишется
этим плугом.
Пишет книгу радости
на просторе
тот, кому встречалося
только горе.
Плуг идет – и новые
встали строки.
Я смотрю – читатель их
одинокий.
Вижу – руки честные,
трудовые
на себя работают
здесь впервые.
Плуг идет, врезается,
и шагают
две коровы в упряжи -
помогают,
танки обгоревшие
плуг обходят -
пусть они рисунками
в книгу входят.
Плуг идет у пахаря
под рукою,
и строка выводится
за строкою.
Пашня в дымке утренней -
словно дышит…
Так свою историю
венгры пишут.
БУДА, МАЙ 1945 ГОДА
Вот я опять в углу своем,
повсюду мусор, прах кирпичный.
Разбит наполовину дом,
но жизнь идет чредой обычной.
Я в комнату свою иду,
где дыры в потолке пробиты.
Я не боюсь могил в саду,
я сам копал их для убитых.
Навалено все на полу -
бумаги, вещи, книги с полки.
На письменном столе к стеклу
примешаны от бомб осколки.
А я сижу в своей норе,
пишу стихи и слышу лепет
моей дочурки на дворе
и беззаботный птичий щебет.
Мне кажется,- и это так! -
сижу я средь развалин края.
Но вот уже светлеет мрак,
как грусть и горесть исчезая.
Над миром прошлого парю
я мыслью вольной на рассвете,
и песней встречу я зарю,
как птицы певчие и дети!
ЧУЧУЛИГА
По Рыле едем через перевал.
Две тыщи метров, а потом – привал.
Ну что ж! Лужайка ждет, трава свежа.
Прилечь, пожалуй?… Словно из ковша
лились лучи. А небеса – как шелк,
и в них почти небесный щебет, щелк
и пересвист. Летело в синеву
невидимое «а», и «и», и «у»…
Конечно,- птица.
– Что там за певун?
спросил я. Спутница сказала: – Une…
Чучулига,-пытаясь подыскать
французское названье. И опять,
как бы в ответ на мой вопрос, вдали
пролепетала птица «а», и «и»,
и снова «и», и «у», и «а»,
и «чи-чили-чили»! Она сама
представилась. Хотела научить,
как звать ее и как это звучит.
А может, голос птицы означал
не это. А названье тех начал,
которым слов людских не подыскать:
о том, что лето, что легко летать,
что вот гора, а птица над горой
летит все выше, выше, что порой
ей надо петь «чуличуча», крича
о вере «чи» и о надежде «ча»,
о том, чего понять превыше сил.
…А впрочем, это жаворонок был.
ARS POETICA
Трудись, трудись. И знай – все трудовое,
все доброе свободно в жизнь войдет
и за свободу поведет нас к бою.
Не изменяй себе, твори такое,
чего и смерть вовеки не возьмет.
ВЕТЕР В КОНЦЕ ЗИМЫ
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: