Большое число найденных нами жерновов и зернотерок и ранее могло вызвать предположение, что пастухи занимались земледелием, хотя они могли пользоваться этими примитивными орудиями и для размельчения зерен диких злаков; но с открытием наскальной росписи, изображающей работающих в поле женщин, отпадают все сомнения.

В Сефаре мы скопировали сцены плясок, где одни женщины держат в руках некое подобие трещоток, а другие палки с круглыми набалдашниками, по-видимому пастушеские посохи. Так постепенно возникают детали доныне неизвестной нам жизни пастухов того периода.

Нужно сказать, что в конечном счете в Сефаре бытовых сцен гораздо меньше, чем в других местах, и это неудивительно. Массив настолько труднодоступен, что стада могли передвигаться лишь по двум-трем долинам, где мы и нашли росписи. Это позволяет утверждать, что пастухи рисовали с натуры, причем именно в тех местах, где находились вместе со своим скотом.

Однако наиболее замечательны в Сефаре изображения, относящиеся к типу «марсиан» – «круглоголовых» человеческих фигур, в изобилии встречавшихся уже в Джаббарене, где одна из них, высотой шесть метров, поразила нас своими колоссальными размерами. В Сефаре росписи несколько меньше, но они размещены настолько продуманно и фигуры представлены в столь странных позах, что невольно производят сильное впечатление. В первом же гроте мы просто оцепенели при виде одной из таких фигур высотой около трех метров. В руке, воздетой кверху, она держит какой-то предмет яйцевидной формы. Эта фигура как бы господствует над сотнями других изображений различных эпох. Многие из них были частично размыты водой, тем не менее нам удалось различить выполненные в том же стиле небольшие фигуры женщин, протягивающих руки по направлению к гиганту, как бы моля его о чем-то. Слева – огромный бык длиной около трех метров.

Трудно представить себе более величественное зрелище. Грандиозное обрамление – нависшая над ними скала еще более усиливает чувство замешательства перед неведомой тайной. Рядом с возвышающейся во весь рост фигурой мы кажемся себе пришельцами, осквернившими вторжением священное место, храм, воздвигнутый в честь примитивного божества. Во всем облике фигуры есть что-то чудовищное, побудившее нас окрестить новую находку «песчаным чудищем».

Однако Джебрин, сопровождавший нас в этом невероятно запутанном каменном лабиринте, увлекает всех к углублению в соседнем цирке. На этот раз грандиозность изображения превзошла все наши ожидания. В центре грота – тоже фигура «песчаного чудища» высотой три с четвертью метра. Она выполнена в том же стиле, что и ранее найденное изображение, но лучше сохранилась. Слева от нее пять женщин, вереницей двигающихся по направлению к главной фигуре, простирая с мольбой к ней руки. Справа от нее наслаиваются изображения большой антилопы, написанной красной охрой, и женщины, лежащей на спине с раздвинутыми коленями и очень большим животом: она, по-видимому, приготовилась рожать. Несомненно, эта сцена имеет магическое значение, связанное с культом плодородия или материнства. В позах женщин – страх и почтение к центральной фигуре. Они, вероятно, умоляют ее ниспослать им материнство и легкие роды. Позднее, столкнувшись с орантами[51] ив других сефарских росписях, мы убедились в том, что рядом с этими фигурами почти всегда изображается животное. Так, например, на одном из участков стены оранты нарисованы поверх какого-то зверя из семейства кошачьих, быть может льва, длиной более четырех метров.

Но как копировать подобные изображения? Одна лишь сцена поклонения занимает площадь около 30 квадратных метров! Мы должны во что бы то ни стало сделать общим достоянием это уникальное волнующее свидетельство наивной веры женщины той эпохи. Сила и убежденность подобной веры женщин настолько велика, что она до сих пор проявляется в некоторых религиозных обрядах в Бретани и других французских провинциях. Наша роспись была сфотографирована, заснята на кинопленку, переведена на кальку и, несмотря на свои 30 квадратных метров, полностью воспроизведена в Музее Человека. Она не единственная в своем роде. В Сефаре много других изображений той же «школы»: человеческие фигуры, среди которых часть безголовых, слон, большие антилопы, жирафы, муфлон, кабан и т.д.

По-видимому, муфлон играл очень важную роль в верованиях древних народов Сахары. Его многочисленные изображения встречаются в росписях Тассили как в самых древних, так и в наиболее поздних наслоениях. Колдун с ногами муфлона, найденный нами в Тимензузине, был одет в обрядовый костюм для пляски, а плечи его покрывала шкура муфлона. Позднее мы видели рисунки, изображавшие рога этого животного, которое, несомненно, занимало в духовной жизни тассилийских художников большое место. Муфлон до сих пор встречается в горах Тассили, Ахаггара и других массивах Сахары. Он ловок, смел, обладает удивительно тонким чутьем, и потому приблизиться к нему очень трудно. У туарегов охотник за газелями не пользуется большим авторитетом, зато к охотнику за муфлонами относятся с особым уважением. Весь туарегский фольклор связан с этими животными, их повадками и особенностями. Считают даже, что есть муфлоны-дженуны, способные совратить не только коз, но и женщин!

Охота на муфлона связана с определенным ритуалом. В прежние времена она происходила с собаками, причем оружием служило копье. Ныне чаще пользуются ружьем. Однако, каково бы ни было оружие, туарег, собираясь на охоту, никогда никого об этом не предупреждает из боязни навлечь на себя порчу. Некоторые охотники, отправляясь в путь, кладут себе на голову камень и двигаются вперед, подпрыгивая и повторяя при этом заклинания.

Глава двенадцатая.

Древний путь через Сахару

Наш проводник Джебрин – непоседа по натуре. Длительные стоянки его тяготят, а окружающая обстановка быстро надоедает. Впрочем, эта черта характера свойственна всем сахарским туарегам, привыкшим постоянно перемещаться в поисках новых пастбищ. Несомненно, что потребность в передвижении продиктована не только кочевым образом жизни – она просто органически им присуща. Поэтому Джебрин все чаще справляется у меня о ходе наших работ и с нескрываемым нетерпением ожидает их окончания, чтобы снова двинуться в путь. Несколько раз он даже пускался на уловки, пытаясь скрыть от нас совсем близко расположенные впадины с росписями. Но скоро Джебрин убедился, что хитрил напрасно: мы очень хорошо изучили весь массив, и лишь редкие рисунки могли ускользнуть из нашего поля зрения.

Чтобы убить время, он под разными предлогами старается исчезнуть на несколько дней: то ему нужно отправиться на поиски источника воды, то необходимо сходить за верблюдами или ослами. Я легко угадываю замыслы Джебрина и поручаю ему осмотреть соседние массивы: нет ли там наскальной живописи?

За время совместной работы он приобрел большой опыт по части поисков впадин с росписями. Несмотря на преклонный возраст и ревматизм, он ловок, как обезьяна. Он никогда не увиливает от поручений подобного рода и взбирается на самые труднодоступные массивы, методически и неутомимо осматривая поверхность скал вплоть до самых потаенных уголков каменных лабиринтов.

Не раз я убеждался в том, что Джебрин опередил меня – многочисленные следы его сандалий на песке свидетельствовали о тщательности произведенной им разведки. Однако в Ауанрхете он, по-видимому, не заметил несколько очень красивых росписей. Правда, они были едва видны и для оживления их красок понадобилось тщательное промывание каменной поверхности. Впрочем, я подозреваю, что Джебрин умышленно умолчал об этих изображениях: его пугала одна мысль о том, чтобы привести нас в это орлиное гнездо, без воды, без топлива и растительности...

Иногда работа позволяла мне ненадолго покинуть лагерь. Тогда я приказывал Джебрину седлать наших верблюдов – нужно было видеть его счастье! – и мы вдвоем отправлялись на пять или шесть дней куда глаза глядят.

Однажды во время одной из таких прогулок, при обследовании крутой отвесной скалы Аджефу я наткнулся на большую естественную стену, покрытую фигурками, выполненными красной охрой в совершенно особом стиле. Их туловища состоят как бы из двух треугольников, конечности удлинены, а головы изображены в виде простых палочек. Они одеты в стянутые на талии туники, в одной руке у них копье, а в другой – предмет, напоминающий четырехугольную корзину. Росписи такого типа были мне уже знакомы. Они имеются во впадинах вади Джерат, в Тамажерте и Тироре, которые я посетил в 1934 году; их находили также в Ахаггаре, неподалеку от селения Тит, и даже в Танезруфте, рядом с колодцами Тим-Миссао.