Если «стать» заменить на «быть», то есть вместо «верн ли капоре фар» сказать «зайн ди капоре фар», фраза приобретет немного другой оттенок: нашего героя уже схватили, повертели и убили. Влюбленность переросла в безумную, всепоглощающую, самозабвенную любовь, которой не страшны преграды — как внешние, так и внутренние. Только идиш мог умудриться перенести действие «Ромео и Джульетты» в курятник.

Шлогн капорес мит (дословно — «бить жертвенного петуха с [кем-то]», а точнее — «обойтись с [кем-то] как с жертвенным петухом») означает либо «оскорбить», либо «выгнать». Связь этой поговорки с обрядом вполне ясна, так же как и в очень известном выражении тойгн аф капорес — «годиться на роль жертвенного петуха», то есть ни на что не годиться. С такой ерундой можно сделать только одно: трижды помахать ею в воздухе и выбросить. Тойгн аф капорес по смыслу близко к ѓелфн ви а тойтн банкес («как мертвому припарки», дословно — «помогать как покойнику банки»). Лекарство припоздало, пациент уже умер.

Та же ситуация, что и в тойгн аф капорес, только с обратной стороны, — дарфн аф капорес, дословно: «нуждаться [в чем-то] в качестве жертвенного петуха». «Аф капорес дарф их дос» — «мне это нужно, как собаке пятая нога». Синонимичное выражение «Их дарф дос ви а лох ин коп» — «мне это нужно как дырка в голове». Если хотите выразиться еще пренебрежительнее, можно сказать «их дарф дос аф тиш-ун-найнцик капорес», «мне это нужно разве что для девяноста девяти жертвенных петухов». Но «девяносто девять» на идише будет найн-ун-найнцик, а тиш («девять») — заимствование из иврита. Помимо «девяноста девяти капорес», в идише ивритское «девять» встречается только в словосочетании тише б’ов, «девятое ава» — день, когда были уничтожены оба Храма, самая скорбная дата еврейского календаря. Что касается «дарфн аф тиш-ун-найнцик капорес», гебраизм придает этой фразе торжественно-нелепый оттенок; это как если бы в песне пелось про сорок сороков алых роз.

Есть отличная невежливая (и широко известная) фраза, как и верн ди капоре, связанная со смертью: «А шейне, рейне капоре!» — дословно: «Прекрасный, чистенький жертвенный петух!», а на самом деле — «скатертью дорожка», «наконец-то мы от него отделались». Это совсем не обязательно означает, что наш «объект» умер (хотя, конечно, было бы неплохо). Узнав о смерти достойного, уважаемого человека, люди из традиционной еврейской среды всегда говорят борух даян эмес — «благословен судья праведный». А шейне, рейне капоре — полная противоположность борух даян эмес; это выражение тоже очень часто встречается в идишской речи, но его употребляют не столь традиционно настроенные люди, услышав о смерти личного врага, или ненавистного им общественного деятеля, или любого антисемита. «Бенедикт Арнольд^{44} умер? А шейне, рейне капоре».

Если перед существительным стоит просто «а капоре», без шейне и рейне — оно означает «к черту», «плевать мне на». «Гелт? Что ты мне плетешь о гелт! А капоре гелт! Искусство, вот что важно».

Слово капоренице раньше означало «цыпленок» на воровском арго; форма мужского рода, капореник, на общееврейском сленге — «нееврей». Так выражались в присутствии нееврея, который знал слово гой. Это прозвище не менее удачное, чем англо-американское ofay (что на негритянском сленге означает «белый»), и возникло оно по той же причине — а капоре этого чужака!

Капореник — яркий пример некогда популярного приема ивре бе-лой («иврит, чтобы не [поняли]»). Заключается он в следующем: «Гой, который сейчас слышит нас, знает идиш. Чтобы он не понял, о чем мы говорим, используйте ивритские слова, не вошедшие в стандартный разговорный идиш». Хотя у большинства евреев образование было не выше уровня хедера, но почти все знали иврит достаточно хорошо, чтобы, недолго думая, превратить «ехал грека через реку» в «ехал яван через наѓар». Ивре бе-лой широко применялся — что неудивительно — в еврейском криминальном арго, и немало слов из этого «бандитского иврита» проникло в блатные языки других народов^{45}, а потом некоторые из них попали в повседневную речь. Достаточно вспомнить, что американское сленговое gun («вор») произошло от идишского «вора», ганев.

Все это, конечно, весело, но было и много обычных терминов, которые ни во что не превращались. Учтивый заменитель слова гой — орел, что означает «человек с крайней плотью», «необрезанный мужчина». Здесь перед нами просто констатация факта; слово орел, в отличие от гой, не имеет дополнительных смыслов «глупый» или «порочный». Глупого или неверующего еврея можно обругать гоем, но орелом — никогда. В «Дер Йид», еженедельной газете сатмарских хасидов, даже была отдельная рубрика объявлений: «Фарлеслехер орел („благонадежный необрезанный мужчина“) предлагает услуги разнорабочего».

Над некоторыми арейлим (мн.ч. от орел) евреи насмехались, называя их ивритскими словами. Почти любой еврей из ЮАР знает, что африканеры, они же буры, — южноафриканцы голландского происхождения, которые составляют немалую часть белого населения страны, — у евреев зовутся хатейсим (ед.ч. — хатас). Хатас, от ивритского хет («грех»), означает «искупительная жертва», что-то вроде официального капоре. В идише слово хатас сохранило ивритское значение, но приобрело и другое, которое в итоге стало основным: «грешник» или же «мошенник». В Мишне, в трактате Овойс, который все ортодоксальные мужчины-евреи изучают каждую субботу между Пейсахом и Швуэсом, есть известная фраза: эйн бор йерей хет, то есть «невежда не боится греха». Бор («невежда») и бур звучали так похоже, что евреи не могли не обратить на это внимание; а поскольку тот, кто не боится греха, сам является грешником, то в итоге буров на идише стали называть хатейсим. Евреи обошлись со словом бур (от голландского boer — «крестьянин», сродни немецкому Bauer и идишскому пойер) так, как будто на самом деле оно произошло из иврита — и даже более того, из достоверного древнееврейского источника, где дается определение этого слова. Слово бур постепенно приобрело пренебрежительный оттенок, как и порец гейдер, с которым мы сталкивались в начале главы, но эти два понятия пришли к такому результату разными путями толкований.

В качестве завершающего примера того, в какие сферы жизни могут забрести религиозные образы, рассмотрим выражение шейне мойше ве-арендлех («красивые моисейчики и аарончики»). Перед ним всегда ставится зи ѓот («у нее есть»), и все вместе означает «она — баба с формами». Моисей и Аарон попали в поговорку благодаря Песне Песней, которую по пятницам читают многие ашкеназы, а на Пасху — все евреи вообще, так что это произведение знали даже не особо начитанные люди. Один из ее стихов гласит: «Два сосца твои — как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями» (Песн. 4:5).

Со времен рабби Акивы все традиционные толкователи Песни Песней усердно пытались доказать, что это не эротическая поэзия, что здесь речь идет вовсе не о плотской любви. Принято считать Песнь аллегорией, чаще всего — аллегорией любви Бога к евреям. Такое толкование популярно изложено в молитвеннике издательства Artscroll, который все чаще и чаще встречается во всех видах синагог. В своем предисловии к Песни редакторы молитвенника открыто заявляют, что «буквальный перевод был бы неточным, более того — неверным, поскольку он не передал бы смысла, который вложил в Песнь Песней царь Соломон». В их трактовке первый стих — «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина» выглядит так: «Поведай мне Твою сокровенную мудрость в любви и близости, ибо дружба Твоя мне дороже всех земных наслаждений». Неточный перевод 11-го стиха первой главы — «Доколе царь был за столом своим, нард мой издавал благовоние свое» — был исправлен на «Доколе Царь был на горе Синай, зловоние моего проступка просочилось наружу, когда мой Золотой Телец оскорбил завет Божий», что, на мой взгляд, звучит куда более непристойно.