Принятие Талмуда как авторитета — главное отличие евреев от всех остальных, в особенности от христиан, которые даже не понимают, что заповедь «Не укради» относится не к деньгам или имуществу. О краже денег и товара говорится в других местах Торы, поэтому в данной заповеди Талмуд трактует слово «красть», исходя из контекста. Две предыдущие заповеди, которые тоже начинаются с «не», запрещают убийство и прелюбодеяние — смертные грехи, связанные с жестоким обращением с человеком. Кража имущества никогда не карается смертью, но кража человека приравнивается к убийству и прелюбодеянию. Поэтому очевидно, что заповедь запрещает кражу людей, а не движимого (или даже недвижимого) имущества. Этого нельзя не заметить — ну разве что вы не знакомы с листом 86а трактата Санедрин… или не жили в обществе, где людей, знакомых с листом 86а и еще четырьмя тысячами страниц Талмуда, почитали больше, чем мы — Шекспира, Конфуция и «Битлз», вместе взятых.

Вопреки ожидаемому от «народа книги» (кстати, само выражение пришло из Корана), иудаизм опирается не на свою основную священную книгу, Библию, а на ее интерпретацию — Талмуд. В Библии, лишенной талмудических толкований, Иисус на кресте был бы таким же нормальным явлением, как я — на моей бар-мицве. Талмуд даже называют Устной Торой; считается, что он был дан Моисею вместе с Письменной Торой. Две главные книги иудаизма неотделимы друг от друга; еврей воспринимает Библию только через призму Талмуда. Общественники-антисемиты, утверждающие, что они не любят лишь «евреев-талмудистов», тем самым утверждают, что не любят евреев вообще — без Талмуда нет и евреев. Это все равно что сказать: «Я обожаю в христианстве все, кроме вон того тощего парня на кресте».

Устный и Письменный Законы всеми силами стараются подчеркнуть, что уникальность евреев — в мицвах: «Разве народы мира не покидают свои земли, принужденные к тому разными обстоятельствами? Однако, когда они едят хлеб и пьют вино с жителями новых мест, их изгнание изгнанием не является. В то же время для сынов Израиля, которые не едят их хлеба и не пьют их вина (и потому не сближаются с местными жителями), изгнание является изгнанием в полной мере»[4] (Мидраш Эйхо Рабо, гл.1).

Мицвы защищают евреев от ассимиляции. В средневековом обществе, где родился идиш, было почти невозможно ассимилироваться, не обратившись в христианство. Евреи пытались стать настолько независимыми от окружающих, насколько возможно (при том, что им нужно было как-то работать и есть). Их независимость достигла своего пика именно в тех регионах, где развивался идиш. Историк Ирвинг А. Агус писал:

Талмудические слог и образ мышления — не предтеча идиша, а его матрица, материнская утроба. Там зародился и долго зрел этот неизбежный, обреченный родиться язык. С точки зрения филологии Талмуд есть идиш in utero[6]. Перерождение немецкого в идиш началось с евреев, наиболее тесно связанных с Галохой — еврейским законом. Категории и логические построения Галохи были их второй натурой.

Поселившись на германоязычных землях, французские и итальянские евреи вскоре перешли на язык новых соседей. В их новое наречие вошли некоторые эмоционально окрашенные романские слова, но то были только капли в море немецкого. Романское влияние ослабевало, а семитские элементы не только выжили после пересадки в немецкую почву, но и стали плодиться и размножаться, как велит первая заповедь Торы. К тому времени на иврите и арамейском уже несколько веков никто не разговаривал, но немецкие евреи, как и их французские и итальянские предки, имели доступ к классическим источникам; они создали множество трудов во всех жанрах религиозной литературы. Двенадцатое и тринадцатое столетия стали «золотым веком» немецкоязычной еврейской философии. Германская часть еврейской речи почти полностью вытеснила романскую, а другой компонент — экзотическое рагу из иврита и арамейского, лошн-койдеш («святой язык»), — укоренился и расцвел на немецкой языковой почве.

Германская составляющая идиша — самая обширная. Сильное сходство между идишем и немецким очевидно и сейчас. Фраза du bist alt («ты стар») одинакова в обоих языках. Но такое абсолютное соответствие — скорее исключение, чем правило. Немецкий и идишский варианты одного и того же слова различаются произношением и флексиями, хотя человек, понимающий немецкое предложение ich schreibe einen Brief («я пишу письмо»), поймет его и на идише: их шрайб а брив, и наоборот. Некоторые распространенные идишские слова — например, ѓайнт («сегодня») — уже исчезли из немецкого, а в современном идише отсутствуют многие немецкие слова — например, heute («сегодня»). Но эти различия естественны для таких языковых процессов: то же самое произошло в голландском и в английском, отделившемся от немецкого в шестом или седьмом веке.

Главное различие между идишем и немецким кроется не в языковой эволюции, а гораздо глубже. Речь идет о различии между еврейским (само слово йидиш на идише означает «еврейский») и нееврейским. Очень важно то, как это различие проявлялось в Средние века, когда религия была главным регулятором общественных отношений в Европе. И вовсе не случайно идишское ѓайнт произошло от средневерхненемецкого слова, означавшего «сегодня вечером». Наличие этого слова в идише объясняется еврейским лунным календарем, в котором вечер предшествует утру, — лунный календарь неявно упоминается на первой странице Книги Бытия и поясняется на первой странице Талмуда. Мы с вами рассматриваем общество, где иудаизм и христианство были не выбранными, а заданными образами жизни. Евреи и неевреи жили бок о бок, но на вопрос «Какой сегодня день?» отвечали по-разному. Еврей, не обратившийся в христианство, оставался евреем — даже если он вообще ни во что не верил. Он ел, спал, двигался, разговаривал и ходил в туалет йидиш — «по-еврейски». Христиане же делали то же самое гойиш — «по-гойски».

А теперь вернемся к связи между иудаизмом и Талмудом. Неудивительно, что из лошн-койдеш в идиш пришли такие слова, как шабес, сейфер Тойре («свиток Торы»), миква («бассейн для ритуального омовения»), — в нееврейских языках таких понятий просто нет. Важно другое: были также заимствованы слова, обозначающие вроде бы нейтральные, не «исключительно еврейские» понятия: «в течение», «почти», «лицо», «сон». Вся суть идиша, весь смысл его существования — в потребности (или желании) говорить йидиш в противовес гойиш. Непослушному ребенку говорили: «Фир зих ви а йид!» («Веди себя как еврей!») Если же ребенок отвечал не на идише, а на английском, его спрашивали: «Вос рейдсту гойиш?» («Почему ты говоришь по-гойски?») Противопоставление говорит само за себя. Идиш возник — хотя бы отчасти — для того, чтобы выразить словами систему таких противопоставлений и запретов, о которой мы будем говорить на протяжении всей книги.