Мы сидели и молча смотрели на огонь, пока нас не вывел из задумчивости сноп искр, полетевших на пол. Элинор встала.

— Дорогая Анна, ты согласишься со мной работать, после того как узнала все это?

Я была слишком потрясена ее рассказом, чтобы вымолвить хоть слово, так что я просто взяла ее руки в свои и поцеловала их. Как же мало мы знаем людей, с которыми живем бок о бок, подумала я. Теперь я поняла, откуда у пастора такая физическая сила, навыки в хозяйстве и умение общаться с самыми разными людьми. Рассказ Элинор многое прояснял: я увидела в новом свете и ее необыкновенную доброту, и ее нежелание осуждать недостатки других.

Элинор обняла меня, и в тот момент я точно знала, что сделаю ради этой женщины все, о чем она меня ни попросит.

— Ну что ж, — сказала она, выпуская меня из своих объятий. — У нас с тобой много работы. — Она вынула из кармана фартука сложенный вдвое лист бумаги. — Я составила список умерших и нарисовала план нашей деревни. Это поможет нам понять, как зараза распространяется и на кого.

На листке были нарисованы все дома нашей несчастной деревни, а под ними стояли имена всех трехсот тридцати жителей. Пятьдесят из них были обведены черной рамкой.

— Посмотри на имена жертв. Что тебе сразу бросается в глаза? — Я непонимающе смотрела на карту. — Разве ты не видишь? Чума не делает различий между мужчинами и женщинами. Но предпочтения у нее все-таки есть: жертв больше среди молодых. Пока не умер ни один старик. Почему, Анна? Вот что я думаю: старики дожили до преклонных лет, потому что их организм привык бороться с болезнями, они ветераны в этой войне. Так что же можно сделать? Вооружить молодых, сделать так, чтобы их организм стал сильнее. Мы безуспешно пытались лечить больных. Из всех, кто заболел чумой, только один человек — старая Маргарет Блэкуэлл — живет с ней вот уже неделю.

Маргарет, жена бондаря, заболела одновременно с Сиделлами. И хотя она все еще плохо себя чувствовала, похоже было, что она выживет. Некоторые даже сомневались в том, что у нее чума. Но я видела опухоль у нее в паху и ухаживала за ней, когда нарыв прорвался. Маргарет могла стать единственной, кто не умер от этой болезни.

— Вот что мы должны сделать: отобрать в этом доме все травы и растения, которые придают человеку силу, смешать их и приготовить из них настои для тех, кто еще не заболел.

И мы целый день выискивали в книгах, которые Элинор принесла с собой, названия растений, придающих человеку силу. Дело продвигалось медленно, так как книги были на латыни или на греческом, и Элинор приходилось мне переводить. Наконец мы поняли, что самая полезная для нас книга — это труд мусульманского врача Авиценны. Когда мы выписали названия нужных нам растений, мы начали, сверяясь с описаниями в книге, разыскивать их среди многочисленных пучков трав и корней. К обеду мы собрали все, что нужно: крапиву для крови, звездчатку и листья фиалки для легких, лапчатку гусиную против лихорадки, кресс-салат для желудка, одуванчики для печени и вербену для горла. Мы сложили травы в мешок, чтобы отнести их на кухню к Момпелльонам.

Я собиралась уже затушить огонь, но Элинор меня остановила:

— А с этим что будем делать, Анна? — Она держала в руке связку головок мака.

— Мак нам может понадобиться, чтобы облегчить страдания больных, — сказала я неуверенно.

— Гауди понимали, какая это опасная вещь, Анна. У них здесь мака совсем немного, его хватит только на то, чтобы облегчить боль нескольким самым тяжелым больным. А как мы будем решать, кто больше всего в этом нуждается?

Я взяла связку и хотела бросить ее в огонь, но у меня не хватило решимости разжать пальцы. В этих семенах была единственная возможность забыться и не думать обо всех этих страданиях. Но потом я поняла, что это неправда. У нас была наша работа, мы могли принести пользу людям. Но для того, чтобы готовить снадобья, нужна ясная голова. И я швырнула связку в огонь. Коробочки зашипели, а потом лопнули, и мак, разлетевшись мелким дождем, смешался с пеплом.

Подходя к дому, мы увидели мистера Момпелльона на церковном кладбище. Он был без плаща, рукава белой рубашки закатаны по локоть, волосы влажные от пота. Он рыл могилы. Вокруг него уже зияли три длинные ямы, он рыл четвертую.

Элинор подбежала к нему и хотела отереть пот с его лба. Он отстранил ее руку. Его лицо было серым от усталости. Она умоляла его отдохнуть, но он покачал головой:

— Мне некогда отдыхать. Сегодня мы хороним шестерых, и среди них Джон Миллстоун. — Наш старый могильщик умер утром, пастор нашел его по пояс в могиле, которую тот копал. — У него не выдержало сердце. Он был слишком стар для работы, которая обрушилась на него в последнее время.

Глядя на мистера Момпелльона, я забеспокоилась, что он тоже может свалиться от усталости. Прошлой ночью ему не удалось сомкнуть глаз, он, верный своей клятве, ходил от одного умирающего к другому.

— Сэр, вы не должны заниматься этим, — сказала я. — Давайте я пойду в таверну и позову кого-нибудь из мужчин.

— И кто, ты думаешь, согласится прийти, Анна? Все и так трудятся с утра до ночи. Как же я могу заставлять их делать еще и эту работу?

И он продолжать копать, пока не стемнело. А потом послал слуг обойти дома умерших и передать, что они могут приносить своих родных. Это была ужасная процессия. Никто уже не думал о гробах, люди просто несли или волокли за собой своих близких и бросали их в могилы. Мистер Момпелльон прочел над каждым молитву при зажженных свечах, а потом помог забросать могилы землей. Пока он рыл могилы, его попросили посетить еще две семьи. Когда похороны закончились и он пришел домой, Элинор принесла ему горячей воды и чистую одежду, а я приготовила ужин. Он быстро поел, надел плащ и отправился выполнять свое обещание.

— Так больше продолжаться не может, он этого просто не выдержит, — сказала я, когда стук копыт затих вдали.

— Я знаю, — ответила Элинор. — Он силен физически, но воля его еще сильнее. Он может заставить себя делать то, что ни одному человеку не под силу. Ты уж мне поверь.

В ту ночь пастору удалось поспать совсем немного, да и следующий день не принес облегчения. Утром я пошла с ним на ферму Мерриллов, где лежал при смерти Джейкоб. Брэнд, который жил в его доме, увел маленького Сета на пастбище, чтобы проверить овец, но в основном чтобы тот не видел, как мучается его отец. Черити уснула на матрасе в углу. Пока я пекла овсяные оладьи для детей, пастор разговаривал с Джейкобом. Он спросил, не хочет ли тот что-то сказать, пока болезнь не затуманила его мысли.

Лицо у Джейкоба было красным, его била лихорадка.

— Мистер Момпелльон, я знаю, что недостойно бояться смерти, но я все-таки боюсь. Из-за детей. Я не хочу, чтобы Черити рано вышла замуж, как ее мать… И маленький Сет… Я так боюсь, что он попадет в приют для бедных, ведь за ним некому ухаживать. Черити, конечно, трудолюбивая девочка, но нельзя же требовать от десятилетнего ребенка, чтобы она растила брата и делала все дела на ферме…

Мистер Момпелльон положил руку на лоб Джейкоба:

— Не волнуйся, Джейкоб, я понял, что тебя беспокоит. Но разве ты не понимаешь, что Господь Бог уже позаботился о твоих детях? Он послал тебе Брэнда, и ты принял его и обогрел, когда тот в этом очень нуждался. Разве ты не видишь в этом Промысел Божий? Сейчас, когда ты в нем нуждаешься, он здесь, с твоими детьми. Брэнд очень хороший молодой человек, ему некуда идти. Сделай его членом своей семьи, Джейкоб, чтобы он здесь остался и стал старшим братом для твоих детей. Он о них позаботится.

Морщины на лбу Джейкоба разгладились, он сжал руку пастора и попросил его составить для него завещание. На составление завещания ушло много времени, так как Джейкобу становилось все хуже и хуже, и ему трудно было говорить. Однако терпение пастора, казалось, было безграничным. Он подозвал меня, чтобы я засвидетельствовала подпись Джейкоба Меррилла: еле различимый кривой крест. Только когда я взяла бумагу, чтобы промокнуть ее и положить на место, я, глянув в текст, поняла, насколько пастор устал.