Герхард Баумрукер

Скандал

1

Клаус Майнинген прошел через застекленный портал служебного помещения в центре города. Длинные светлые волосы, лицо, обветренное и загоревшее до темно-коричневого цвета, как у завзятого яхтсмена где-нибудь в Каннах; кожаная куртка, свитер с массивным воротом… Кивнув однорукому швейцару, который в свою очередь пожелал ему доброго утра, Клаус оказался в оживленном зале. Два-три человека украдкой взглянули на него. Это не помешало его стремительному движению: не обратив внимания на косые взгляды, Клаус вошел в кабину лифта и нажал кнопку четвертого этажа. Затем ногой раскрыл створки стеклянной двери, на которой красовался фирменный знак — две пересекающиеся сферы — и над ним надпись: «Космо-Тель». В коридоре царила обычная служебная суета.

Клаус здоровался с идущими слева, отвечал на приветствия, не задерживаясь и минуя вереницу выходящих в коридор дверей, украшенных все той же эмблемой. Возле предпоследней двери он остановился. Помимо указанной эмблемы на ней было еще две надписи: «Космо-Тель. Дирекция». И помельче: «Секретариат. Фрл. Ламм».

Клаус постучался и вошел.

— Привет, Леммляйн![1] — сказал он.

Фроляйн Ламм — секретарь шефа — имела вполне серьезную фамилию и такая «ласкательная» форма, пожалуй, мало соответствовала ее облику — это была видная, крупная женщина. Незаменимая помощница директора Кротхофа, она заведовала его приемной и отличалась компетентностью и исполнительностью. Лицо ее нельзя было назвать привлекательным, но за большими роговыми очками сияли прекрасные глаза — темные, глубокие, открыто глядящие на собеседника.

Фроляйн Ламм разговаривала по телефону. Наконец она с недовольной миной положила трубку на аппарат, посмотрела вокруг и заметила стоящего у ее стола Клауса.

— Герр Майнинген! — просияла она. — Прекрасно, значит, вы уже здесь? Хорошо, что пришли.

— Да. — Клаус рассмеялся. — Правда, я предпочел бы ходить где-нибудь под парусом — такое прекрасное лето! Но решение принято, и вот я здесь.

Леммляйн поглядела на него испытующе:

— Решение? Вы о чем-то догадались?

— Как-как? — Он ухмыльнулся. — Да, догадался, вы в чем-то нуждаетесь, и я захватил это «что-то» с собой.

Эффектным жестом он положил на ее стол пакетик вишни в коньяке. Леммляйн его тотчас же вскрыла и бросила конфетку в рот.

— О! — воскликнула она и пододвинула пакетик Клаусу.

Тот покачал головой и засмеялся.

— Перед обедом ни капли алкоголя! Ну как, Леммляйн, есть новости? Впрочем, черт с ними: пошлю всех подальше, разорву контракт с «Космо-Телем» и поеду руководителем группы туристов и фотографом куда-нибудь в Мозамбик. Жить буду в Лоренцо Маркес. Будь на то ваша добрая воля, вы и там не оставите меня своим вниманием. — Он усмехнулся, давая тем самым понять, что не уверен в исполнении своего желания.

Некоторое время в комнате царила тишина. Леммляйн удивленно поглядывала на Клауса и, наконец, чем-то, видимо, довольная, рассмеялась.

Клаус нахмурился.

— Вы смеетесь? Я это дело тщательно обдумал. Вот уже скоро год как я здесь околачиваюсь и жду, когда же, милостью уважаемого шефа, я снова появлюсь перед камерой. Хожу кругами вокруг Кротхофа, потому что он вроде бы мне симпатизирует и ему, видно, все равно, кого из сильных мира сего я оскорбил в своих передачах. Он обещал мне спокойную, безоблачную жизнь. А что я получил? Ничего! Нет уж, сыт по горло!

Леммляйн сочувственно внимала ему. Она достала бумажный носовой платок, вытерла нос и снова засунула платочек за корсаж юбки.

— Вы получили солнечный удар! — констатировала она.

— Заблуждаетесь. Этот пивной бочонок мне уже изрядно надоел. Обещания, обещания — и ничего, кроме обещаний. Интриги… Готов отдать руку на отсечение, что без них не обошлось, когда меня вышвырнули. Телевидение… Помойная яма! Можете мне поверить. Слава Богу, теперь — без меня.

Леммляйн грустно посмотрела на него.

— Вы можете воспользоваться влиянием своего брата Леонгарда, — сказала она.

— Это невозможно. Я уже примерно месяц не видел брата. Да и неловко использовать его имя в своих целях. Впрочем, это к делу не относится. Нет, я завязал. Конец. Еду в Африку.

— А Ева? — спросила Леммляйн.

Ева. Ева Кротхоф была дочерью шефа. Пианистка. Леммляйн могла бы не упоминать об этом капризном созданье, которое, глядя в ноты, бьет по клавишам и ловит в свои сети таких простаков, как Клаус. Похоже, у него ничего не выйдет с Евой Кротхоф.

Клаус пожал плечами.

— Все, что касается Евы, — мое личное дело. К моим служебным делам это не имеет отношения.

Он снова улыбнулся, и Леммляйн почувствовала легкий укол в сердце.

— Ага, — сказала Леммляйн. И еще раз: — Ага.

Клаус прервал дискуссию:

— Итак, как наши дела? Могу я поговорить с шефом?

Леммляйн взглянула на него, вздохнула и снова превратилась в исполнительную, до предела занятую, ревностно относящуюся к своему служебному долгу секретаршу.

— Даже должны, герр Майнинген. Шеф ищет вас, именно вас, уже давно. Я тоже пробовала вас отыскать. Сейчас доложу, что вы здесь.

Она поднесла телефонную трубку к уху и нажала на кнопку.

— Минуточку, — вмешался Клаус, — а в чем дело?

Леммляйн жестом предложила ему помолчать.

— На наше счастье, он пришел сам, — сказала она в трубку. И после паузы: — Конечно!

Леммляйн поднялась со стула и одернула свитер. Теперь она была более привлекательна и знала об этом.

— Что стряслось? — спрашивал Клаус. — Что он от меня хочет?

— Это вы сейчас узнаете, герр Майнинген. — Леммляйн сняла очки и подарила Клаусу многообещающий взгляд, который, однако, остался без ответа. — И прежде чем что-то произнести, хорошенько обдумайте каждую фразу.

Она открыла обитые дерматином двойные двери в кабинет шефа.

— Герр Кротхоф просит вас зайти.

Сотрудники фирмы за глаза называли патрона «старцем». Он был плотным, габаритами напоминающим быка и упрямым, как бык, человеком, с совершенно голой головой и кустистыми, торчащими бровями, между которыми через весь лоб пролегала глубокая складка, очень редко исчезающая. Кротхоф обладал громовым голосом, раскаты которого буквально ошеломляли собеседника.

Когда Клаус Майнинген вошел в кабинет, шеф в рубашке с закатанными рукавами, распустив узел галстука, сидел за своим письменным столом необозримых размеров. Он складывал в папку какие-то бумаги, уплотняя их кулаком, часть бумаг бросал в наполненную до краев корзину. Потом Леммляйн снова извлекала их из корзины, приводила в порядок — и так изо дня в день.

Кротхоф поднялся из-за стола и протянул вошедшему руку. Это была честь, которую он оказывал далеко не каждому. К тому же выдержать его рукопожатие, не скривив лицо от боли, мог тоже далеко не каждый.

— Здравствуйте, Майнинген, — прорычал он, — садитесь. Невероятно! Только что покинул Майнц — и уже здесь…

Он пинком отодвинул корзину для бумаг и снова упал в кресло.

— Все еще бездельничаете? Но не будем терять времени. Расписание! Я забыл о нем. И потом эта жара — она сводит меня с ума. Да садитесь же наконец! Курите, если хотите.

— Спасибо. Не хочу.

Клаусу очень хотелось закурить, но он отказался, зная, что Кротхоф не выносит, когда у него в кабинете курят. Шеф был фанатиком борьбы с курением. Вроде бы он ничего не имел против, чтобы в его присутствии курили, но одаривал курящего таким взглядом, от которого кровь застывала в жилах. Иногда в этом взгляде читалось нескрываемое презрение. Короче, Клаус никогда себе не позволял появляться перед шефом с сигаретой в зубах.

— Ну, хорошо, — ухмыльнулся Кротхоф. — Как ваши дела в настоящее время? Лучше всех? Ну-ну, я знаю — как всегда. Вы ведь у нас счастливчик: вам всегда везет. — Он поднял руки вверх и наклонил голову так, что стал отчетливо виден его двойной подбородок. Маленькие глазки довольно поблескивали. — Ну, Майнинген, вы уже сгораете от любопытства, стараясь понять, к чему это старик клонит. Верно? Только спокойно! Вот я вас и заинтриговал: вижу в ваших глазах напряженное внимание. Я ведь тоже четко слежу за вашей реакцией.

вернуться

1

Ламм (нем.) — овца, леммляйн — овечка.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: