— До свидания, — сказала Ингрид.

— Надеюсь. Во всяком случае, всего хорошего!

Они постояли какое-то время, глядя друг на друга, решив про себя, что это выглядит довольно смешно. Ингрид круто повернулась и открыла входную дверь. Затхлый запах повседневности ударил ей в нос.

Леммляйн приветствовала Клауса как блудного сына, вернувшегося в отчий дом.

— Герр Майнинген! — воскликнула она, и в голосе ее даже прозвучали материнские нотки. — Где вы пропали со вчерашнего дня? Я пыталась до вас дозвониться, но вас не было дома…

Клаус вздохнул с облегчением, когда вновь появился в родном для него «Космо-Теле», в знакомой обстановке, в привычном микроклимате. Хорошенькие стенографистки с дерзкими глазами и в еще более дерзких мини-юбках приветствовали его, когда он проходил по коридору. Здесь было хозяйство Леммляйн: постоянно звонящий телефон, жужжание, стрекот и зуммер телетайпа; места в гостинице, прослушивания, рукописи, сроки, программы — за все она отвечала… Привычный шум, привычная суета, привычные разговоры. Это телевидение, сегодняшний день, современность — и это хорошо. Хорошо было опять во все это окунуться.

— Что случилось? В чем дело? — спросил Клаус. Он почувствовал, что полностью освободился от всего, что еще так недавно угнетало и мучило его, вновь обрел оптимизм. Ведь он, Клаус, не одинок: Кротхоф и он давно уже пестовали ребенка, пора бы ему начать ходить.

— Что случилось? — спросил он.

— Шеф хочет с вами говорить. Снова. Как вчера. По этому же поводу.

— Неверно. Это я хочу с ним говорить. Как вчера. По этому же поводу.

Леммляйн наморщила лоб.

— И все-таки… шеф хочет с вами говорить, — объясняла она ему терпеливо. Шеф всегда у нее стоял на первом месте.

— Я хочу, Леммляйн. Как же это я забыл сегодня обещанную шоколадку! Простите меня.

— В следующий раз принесете две, — сказала Леммляйн, — за вами теперь долг.

— Прекрасно.

Леммляйн подняла трубку и произнесла фразу, ставшую ритуалом.

— Шеф ожидает, — известила она и, поднявшись с места, отворила перед Клаусом двойную дверь в кабинет. Очки у нее сегодня были на лбу.

Как только Клаус вошел, он сразу понял, что его радужное настроение продержится недолго. Кротхоф сидел за столом уже не в рубашке с засученными рукавами, а в летнем полотняном костюме. Он был слегка взвинчен и посасывал мятные таблетки. Ох уж эти мятные таблетки! Когда они лежат на столе у шефа — жди извержения вулкана.

Клаус кашлянул.

— Добрый день, — сказал он.

— Майнинген! Вы все проворонили. И после этого вы еще смеете показываться мне на глаза! — пробурчал, стукнув кулаком по столу, Кротхоф — мятные таблетки разлетелись во все стороны.

Клаус выждал некоторое время, стоя у стола, а затем погрузился в кресло, стоящее напротив Кротхофа.

— До меня дошли слухи, что вы искали моего общества, — произнес Клаус.

Кротхоф тяжело задышал.

— Что вы себе позволяете?! — заорал он.

Клаус поднялся из кресла, взял со стола одну из оставшихся еще мятных таблеток и положил ее перед шефом:

— Примите. А то, не дай Бог, охрипнете.

Кротхоф был до такой степени обескуражен, что взял таблетку. Клаус тоже. Затем плюхнулся в кресло.

Кротхоф взвился, как необъезженный мустанг. Наконец он утихомирился и более спокойным тоном произнес следующую тираду:

— Майнинген, я спрашиваю вас совершенно серьезно: что с вами случилось? Или я напрасно оказывал вам доверие, старался вас убедить, употребив для успеха нашего дела все свое влияние? Неужели вы не понимаете, что я стараюсь сделать все от меня зависящее ради вашей карьеры? А вы что творите? Вы идете туда и даете себя вовлечь в эту грандиозную аферу.

— Откуда вы знаете?..

— Боже! Где вы живете? Обо всем уже пишут в газетах! Вот — читайте сами.

«Вследствие неясных пока причин скончался в своем имении Моосрайн…» и так далее… Дальше — некролог на две полосы. И заключение: «Полицейское расследование продолжается…» Полицейское! Что вы на это скажете, Майнинген?

Клаус взял газету и уставился в расплывающиеся перед глазами черные ряды букв. Он не ожидал, что уже сегодня… Бросив газету на стол, он забормотал:

— Вы думаете, мне все это доставило удовольствие? Думаете, мне это нравится?

— Заткнитесь! Возьмите себя в руки, — зарычал на него Кротхоф. — Да проглотите, наконец, эту злосчастную таблетку! Меня раздражает, когда я вижу перед собой не человека, а жвачное животное, черт вас побери!

Клаус выполнил то, что от него требовали. Он ненавидел себя в эту минуту, но уступил.

— Ну вот. А теперь примите мои соболезнования по поводу тяжелого удара судьбы… и так далее… Мягко выражаясь, вы проявили неосторожность, вмешавшись в события, юноша. Конечно, вы будете меня заверять, что в данном случае ничего уже не могли поделать. Но это будут пустые слова — не так ли? Святые угодники! Посмотрите, на что вы похожи! Небритый, без необходимого в данном случае черного галстука! Я думал, Майнинген, вы как ближайший родственник умершего — в глубоком трауре.

Клаус почувствовал в его словах плохо сдерживаемую ярость.

— Так оно и есть.

— Дали вы, по крайней мере, в газеты извещение о смерти, как полагается в подобных случаях? Нет? Еще есть время. Вследствие трагической случайности, оставшись без попечения родных, погиб известный своей бескорыстной службой на благо общества выдающийся деятель… Что-нибудь в этом духе. Так… А теперь расскажите мне членораздельно все по порядку. Что же все-таки произошло?

Клаус барабанил пальцами по подлокотнику кресла. Прошло некоторое время, прежде чем он начал говорить.

— Особенно нечего и рассказывать. Я прибыл в Моосрайн, и этот врач, доктор Бюзольд, сообщил мне, что Леонгард скончался. Причина — отравление цианистым калием. Я сразу расценил случившееся как самоубийство, потому что брат был безнадежно болен. Но они меня не слушали, Кротхоф. Парни что-то вынюхивали, пытались до чего-то докопаться, я их ни в чем не мог убедить. Всю кашу заварил постовой вахмистр, который поднял на ноги крипо.[2]

— Ну и что? Что дальше? — вскинулся Кротхоф.

— Никаких «дальше». Ничего.

— Что сказали полицейские?

— Вчера еще они настаивали на том, что это убийство. По их мнению, убил Леонгарда некто Григор Червонски. Но я этому не верю. Это — самоубийство. Возможно, что со временем они придут к такому же выводу.

Кротхоф недовольно поморщился.

Он сидел как истукан. Глубокая складка пролегла между бровями.

— Убийство, — сказал он наконец, — или самоубийство… Единственное, что я могу сказать — это выглядит довольно скверно, Майнинген. Вы должны все обдумать…

— Да. Но… — Клаус запнулся. — Может быть, можно еще все как-нибудь уладить?

— Как? Что?

Клаус молчал.

— Подождем, — сказал Кротхоф и поднялся из-за стола. — Какое-то время нам не остается ничего другого.

«Подождать, — выйдя от Кротхофа, думал расстроенный Клаус. — Подождать — это мне не подходит. Если Кротхоф не смог придумать ничего лучшего… Подождать… В таком случае мне надо было остаться в Моосрайне».

Он был разочарован. Он ожидал иного, надеялся, что шеф будет хлопать его по плечу и утешать — мол, ничего, все образуется. Что же ему вместо этого сказали? Он должен дать траурное объявление в газеты… Ему захотелось это сделать, чтобы хоть чем-нибудь заняться.

Само собой разумеется, он не мог сказать Кротхофу всей правды. Это никого не касается. Да и полиция… Должны же они сами до чего-нибудь докопаться… Ну что же… Посмотрим. Кротхоф, видимо, кое в чем прав. Может быть, действительно, не следует вмешиваться в ход событий. Пусть ситуация прояснится; действительно, надо подождать.

Полиция. Комиссар Хаузер. Неизвестные факты. Рискованная игра! Клаус считал, что полиции вообще здесь нечего делать. Ведь все так просто: надо только произнести слово «самоубийство», наполнив его реальным смыслом. Самоубийство! Оно никому не вредит, никто в нем не виноват. Многим бы оно даже помогло и прежде всего — ему самому.