— Посмотрите на товарища Балдаева! — сказал он. — Его рабочий комбинезон выстиран и отглажен. Проводник перепоясан ремнем с портупеей, при табельном оружии в кобуре, сапоги блестят. Он в форменной фуражке, подстрижен коротко, по-мужски. Тщательно выбрит. Ему не хватает только парадных белых перчаток и «Встречного марша»!

От смущения показалось, что у меня покраснели уши. Так было неловко. У нас в Бурятии говорят: «Хвалят громко только хана или дурака». Этим Кирилл Иванович и занимался с таким упоением, что хотелось куда-нибудь убежать.

— Обратите теперь внимание на его служебно-розыскную собаку! — продолжал Мелузов. — Ухожена. Причесана. Шерсть лоснится. С какой любовью и преданностью смотрит на проводника его верный Шафран. Товарищ Балдаев готов в любую минуту выехать с Шафраном на происшествие. И дело не в смотре! — Он умолк, я облегченно вздохнул, решив, что он наконец иссяк. И ошибся. — Нет. дело совсем не в смотре! — повторил Мелузов, словно отыскав потерянную нить. — Я проверял лично в Петродворце вольер его служебной собаки. Будка, лежанка, пол и стены вымыты и протерты. Никакой паутины и пыли. Металлическая сетка покрашена, лежанка застелена чистым душистым сеном. В стенном шкафчике две-три чистые списанные простыни для протирки мокрой шерсти после мытья или дождя. Поводок следовой, строевой, шлейка — все это аккуратно развешено в вольере. Порядок — как в хорошем доме!.. Поэтому меня вовсе не удивляет, что начальник Петродворцового райотдела майор Кузнецов, умный человек, опытный юрист, просит начальника питомника товарища Горбачева не отзывать кинолога Балдаева в Ленинград. И я его понимаю. Товарищ Балдаев со своим Шафраном с 9 мая по сегодняшний день, то есть менее, чем за два месяца, задержал шесть уголовных преступников. Можете сами поинтересоваться в журнале учета у старшего инструктора товарища Богданова по номерам возбужденных уголовных дел…

Пишу об этом не ради хвастовства. В этой речи, подставьте в нее вместо моей другую фамилию, — весь Мелузов. Тем не менее, с легкой руки Кирилла Ивановича на смотре мы с Шафраном получили десять баллов, а на соревнованиях — диплом первой степени. Дипломы второй и третьей степени достались кинологам из Волосовского и Всеволожского горрайотделов. На все ушло три дня. Все это время мы с Шафраном находились дома, в моих постоянных апартаментах при питомнике. Я спал на своей кровати, в шестиметровой комнатке, а Шафран блаженствовал на любимой оттоманке — в семнадцатиметровой «гостиной».

Вечером в последний день соревнований к нам нагрянули гости — обмыть мой диплом пришли Мелузов и вожатый Сергей Потапович Кузьменко. Деньги у меня были. На стол — две бутылки грузинского коньяка и две — водки. На закуску — килограмм буженины и ветчинной колбасы, пару лимонов, хлеб. Кузьменко принес со своих грядок, которые устроил в бывшем выгуле у хоздвора питомника, лук, редис, укроп, петрушку — сделал шикарный салат. Полбанки сметаны для него я одолжил в милицейском общежитии оперполка в другом крыле дома.

Шафрана пришлось отвести в вольер, иначе бы он изнервничался, охраняя меня от гостей и ревнуя к ним.

После третьего тоста я пожурил малость своего гостя:

— Дорогой наш, Кирилл Иванович! — сказал я. — Признаюсь, когда вы меня расхваливали перед областниками, как жениха на смотринах, было неловко. Многие из них еще салаги, работают проводниками год-два, не больше. У них же еще все впереди. Поднаберутся опыта, и будут у них собаки не хуже моего Шафрана…

Кирилл Иванович молчал и внимательно слушал. А я вспомнил, как мой Шафран, запертый сейчас в полном одиночестве в своем вольере, днем удивлял участников соревнований. Богданов заставил нас с ним показать работу по следу без следового поводка, то есть выдать «высший класс» работы по слепому следу. За нами шли кинологи-областники, они видели, как Шафран четко прорабатывал углы влево, вправо и зигзаги на следу, и подобрал все три контрольные вещи. А в конце полуторакилометровой трассы сделал выборку со следа, очень интеллигентно, легонько взяв за полу пиджака разыскиваемого, кося на меня глазами и ожидая сигнала «откомпостировать» его по полной форме… И, как я почувствовал, остался очень недоволен, не получив такого сигнала.

— Я сказал правду! — заговорил вдруг Кирилл Иванович, и в голосе его звучала обида. — Собаки в жутком виде, совсем не ухожены. Общая дрессировка еще ничего, но работа по следу и выборке… У этого скобаря из Подпорожья собака вообще забита, гнать его пора! Едут в Ленинград, хоть бы постеснялись, в хламье! Надо сказать Богданову, чтобы почаще наведывался в область и гонял как следует этих туземцев…

— А этого лодейнопольского разглядели? — усмехнулся Кузьменко. — По виду сущий ханыга, со спитой красно-синей мордой. Как у него собака работает?

— Конечно, хреново! — тут же отреагировал Мелузов и добавил: — Каков проводник, такова и его собака, это же копия…

Когда гости разошлись, я отправился к вольерам и привел Шафрана. Приласкал, угостил вкусным и вскоре он уже спал на «своей», отвоеванной когда-то у меня оттоманке.

Через день за нами приехал мотоциклист оперполка, Слава, как и я, откомандированный в Петродворец. Шафран привычно устроился в коляске и мы с ветерком покатили снова в «чудесный город дворцов и фонтанов» охранять здоровье, жизнь и имущество его граждан.

Не раз в сыскной практике сталкивался я с недоверием к собаке. Даже следователю поначалу трудно к этому привыкнуть. Как так он, человек разумный, тратит массу времени, собирая по крохам улики, путаные показания свидетелей — только бы напасть на след преступника, а собака за каких-то полчаса беготни и тыканья носом в разные углы, — спокойно хватает злоумышленника за мягкое место и тащит на скамью подсудимых.

Предубеждение нередко подталкивает к мысли: что, если СРС ошиблась? Не того схватила. Люди-то ошибаются сплошь и рядом, почему же у собаки невозможен прокол? Расскажу одну историю, где такое предубеждение, как говорится, имело место.

Дело было так. 7 июля 1962 года в транспортное отделение милиции Балтийского вокзала вошла стройная молодая женщина в легком ситцевом платье — продавщица привокзального ларя. Светловолосая, пышногрудая, лет двадцати пяти. Заявила дежурному, что только что подверглась нападению и была изнасилована неизвестным.

— Где это случилось?

— На полосе отчуждения… После работы шла домой через пути. Навстречу мужчина, по той же тропинке. Когда поравнялись, он пропустил меня, а потом набросился сзади, зажал рукой рот, сдавил шею… Я пыталась кричать, но он сказал: «Молчи, сука! Заорешь — совсем придушу!»

— Вы сможете его узнать?

— Нет, было темно.

Дежурный позвонил на Литейный — вызвал проводника со служебной собакой. Выехал я с Шафраном. Вместе с нами отправилась незнакомая женщина, небольшого роста, в плаще и синем берете — следователь прокуратуры, поскольку убийства и изнасилования — прокурорские статьи.

В отделении познакомились с потерпевшей. На редкость хороша собой. Зовут ее Вера, родом из Псковской области. Здесь вышла замуж, есть дочь, а муж в бегах — скрывается от алиментов.

Идем на место происшествия. Вера показала пролом в дощатом заборе, через который вышла на пути. Это совсем близко от вокзала. Пока мы говорили, Шафран неожиданно сунулся мордой ей под подол. Ах, как некрасиво! Объяснение простое: если у женщины месячные, собака это тут же учует…

Следователь Анна Петровна, вглядываясь в темноту, деловито осматривала заросли бурьяна у забора и штабель с рельсами. Каждый их ряд был переложен старыми шпалами. В общем, укромное местечко, и насильник это учел.

— Прошу всех отойти в сторону, метров на десять, — сказал я и пустил Шафрана на поиск.

Покрутившись в бурьяне за штабелем, он вернулся и сел передо мной. В зубах — обрывки ткани. Включил фонарик — женские трусики, разорванные пополам. На них пятна.

Даю команду «След!». Шафран сразу же направляется к стоящей поодаль группе, где Анна Петровна, оперативники и Вера. На нее он и собирается наброситься. Но я останавливаю командами «Фу!» и «Ко мне!»