— В «Эльтаве» у ее подружки была, она не хочет там же.

— А чемодан взяли уже, да? — спросила хозяйка, заливая молозиво в конвертик из теста и защепляя концы.

— Не говори, — отмахнулась мать, — столько всего дали они, на три года ей хватит. Цепочка вот такой толщины, как горох! Шубу дали, трубку, одежду…

Манарша подсела к Наидиной соседке и тихо зашептала

— Там Бильма приехала, а Тайбат говорит, что ее Амира не просто так на допросы водили. Почему, говорит, он на мавлид сюда не приехал? Потому что, говорит, они зикр не признают. А я ей говорю, да нормальный парень Бильмин сын. Мы же все его знаем. То, что он с Абуса сыном общался, ничего не значит.

— Не говори, Манарша, — шептала собеседница. — Все нервы измотали им, пока мальчика таскали. Этого знаешь? Того знаешь? Эти книги откуда? Те книги откуда? 20 лет ему всего, зачем мучают? Братья хорошо его избили. Чтобы с кем не надо не связывался…

— Баху чай просит! — раздался чей-то крик.

Низенькая крепкая девица разлила густой до черноты чай в стеклянные стаканы и расставила их на подносе, бросив с краю горсть карамелей.

— Чамастак, для Баху покрепче сделай чай! — крикнула ей хозяйка.

На пороге показалась старуха, морщинистая и загорелая, в черном чохто, мешкообразном платье и шароварах. Женщины указали ей пальцами на прибывшую внучку. Внучка, простоволосая и слегка растерянная, сидела в углу, теребя пайетки на черной кофте и поглядывая на сноровистых сверстниц.

— Вай, диляй, гьание ячIе, эбельул,[7] — протянула старуха и, приблизившись, принялась обнимать ее, смущая и забрасывая вопросами.

— Бабушка про учебу спрашивает, Бикá, — стали переводить девушке.

— Наш язык не знает она, — оправдывался чей-то голос.

— Мои тоже не говорят. Я им на своем, они на русском, — произнесла одна из собравшихся.

В это время вернулась Чамастак с одним стаканом на подносе.

— Баху крепче надо.

— Дильа абчIи, я же говорила, — нахмурилась хозяйка, доставая шумовкой из кипящей воды вареные хинкал с молозивом.

— Честно говоря, — возмущенным полушепотом обратилась Манарша к окружающим, — Баху ведет себя, как ханша. На всех мавлидах всегда она главная, на всех зикрах всегда она читает. Очень любит «лиля» заводить, и кушает за троих! Она в эту миску с хинкалом сейчас чуть сама не упала, я говорю!

Женщины тихо засмеялись.

— Вот ты даешь, Манарша!

— А что, неправда что ли? — возразила та, распуская улыбку во все белое лицо.

— А где Урузма? — вдруг спросила хозяйка.

Женщины засуетились. Старуха заговорила на аварском о том, что Урузма сегодня непременно обещала прийти попеть «лиля». Кто-то предложил отправить за Урузмой девочек и те, возбужденно шепчась, пошли к выходу. Наиду подняли с места и послали вместе со всеми.

— Только поскорей! — крикнул кто-то — скоро опять зикр начнется!

Туман почти рассеялся. Верхушки гор очистились еще не до конца и выглядывали из белого неба темно-зелеными пятнами. Во дворе вдоль окон стояли длинные деревянные скамейки, где сидели соболезнующие мужчины.

— Быстро идем, а то смотрят на нас, — говорили девушки, оглядываясь друг на друга.

— Ты меня знаешь? Меня Эльмира зовут, — сказала смуглокожая, оглядывая Наиду с ног до головы, — я тебя на Арсенчика свадьбе видела, ты еще в красном платье была.

— Наверное, — улыбнулась Наида.

Когда вышли за ворота, Эльмира насмешливо обернулась к девушке, резавшей помидоры:

— Саида, там твой жених сидел.

— Завидуешь? — улыбнулась Саида.

— А платье выбрали? — спросила ее Бика, откидывая назад длинные волосы.

— Такое саулское платье! — зажглась Саида. — Кофейное, за 150 тысяч взяли, с японским шлейфом. Здесь, короче, корсет, здесь — ручная вышивка, жемчуг, сваровски, туда-сюда. У меня подружка когда замуж выходила, она в Москву ездила за платьем, но там таких шикарных нет, как в наших салонах. Купила лажовое, без шлейфа. Жених оплатил.

— Да, у некоторых женихи и машину сами оформляют, — мечтательно затянула Бика. — А прическу знаешь где делать?

— В «Карине» думаю, у Зумруд.

— У Зумруд не делай, — покачала головой Бика. — Она всем одинаковые делает, на лицо не смотрит. И знаешь, что я тебе посоветую? Татуаж губ.

— Не-е-ет, больно же, Бика!

— Тебе укольчик сделают, больно не будет, не верь! — начала Бика, но низенькая Чамастак шикнула:

— Не кричите, вы же на букIон приехали! Твоя косынка где? — обратилась она к Бике.

— А я на мавлидах не сижу, мне можно без косынки, — пробурчала Бика.

— Слышите, что она говорит? — поразилась Чамастак, всплескивая руками.

Наида прервала ее:

— Кто такая Урузма?

— Первая жена Хасана, мунагьал чураяв. Она с ним только год прожила, еще до войны.

— А почему так мало?

— Не нравилась ему. Родители его жениться заставили. Он чуть-чуть пожил с ней, а потом отослал.

Наида скользила по мокрым после дождя камням, цепляясь за стены с высеченными кое-где спиралями и арабскими надписями. В старой части села все дома сливались в одну единую каменную крепость с узкими улочками и арочными переходами. За дверными провалами необитаемых жилищ просвечивали длинные срединные столбы, черные от многовековой копоти. Урузма жила в одной из трехэтажных башен с маленькими не застекленными окошками и плоской крышей, которую она укатывала бетонным катком.

Сюда — позвала Чамастак, и они поднялись по ступеням в просторную темную комнату с большими деревянными ларями по углам. Под потолком висели сушеные пучки зверобоя, полыни и крапивы, на стенах — деревянные ящики для кухонной утвари с унцукульской резьбой.

Урузмы не было.

— Может, в поле пошла? — тяжело выдохнула Эльмира.

— Сегодня не могла она пойти, сегодня третий день, — откликнулась Чамастак.

Вышли. Плоские, кое-где провалившиеся крыши уходили вниз по склону. Чуть ниже белели новые постройки с огородами. Внизу шумела река, а напротив, вынырнув из-за тумана вставала высокая лесистая гора.

С соседней крыши за ними наблюдала похожая на монахиню старушка в черном чохто.

— ГьурчIами![9] — обратилась к ней Чамастак на аварском. В ответ старушка охотно заговорила и, расспросив подробно про всех девушек, кто они и чьи, и откуда приехали, сообщила, что Урузмы сегодня не было с раннего утра.

Постояв в нерешительности, девушки отправились назад. Бика, обиженно шла впереди, теребя свои пайетки, когда прямо перед ней, на землю повалился осел и стал с ревом вертеться спиной в пыли. Бика пронзительно взвизгнула.

— ГIабдал,[10] — крикнула Чамастак.

— Чего? — не поняв ругательства, спросила Бика, еще не отойдя от испуга.

Эльмира засмеялась:

— Пойдемте, еще поищем Урузму. Может, она на кладбище?

— На кладбище ей сейчас нельзя, — ответила Чамастак, — нет ее там.

— Значит, в поле все-таки, — упрямо настаивала Эльмира. — Вон они, ходят.

И указала на гору.

Приложив ладонь козырьком ко лбу, Наида увидела, как по горным тропкам спускаются две маленькие согнутые женские фигуры с огромными стогами сена на спинах.

— Это Абасиляй и Каримиляй, — сказала Чамастак, прищурившись. — Это не Урузма.

— Ой, пойдемте тогда назад, — заныла Бика, стряхивая с юбки поднятую ослом пыль.

— Да, — согласилась Эльмира. — только надо через магазин пойти. Вдруг, она там.

— А дети у нее есть? — неожиданно спросила Наида.

— Нет. И братьев-сестер тоже нет. Ее отца убили, когда она родилась только.

— Кто убил?

— Двоюродный брат. Урузмин отец же есть, он был ученый человек. Коран знал. Он себе в доме даже дырку сделал в стене, высовывал оттуда голову наружу и так читал Коран, чтобы светлее было. А уши глиной залеплял, чтобы шум не мешал. Ну вот, это, и когда умер его дядя, ему предложили ясин читать и другие молитвы на могиле. Несколько ночей он должен был на кладбище ночевать. А двоюродный брат его тоже немножко знал Коран и тоже хотел читать, но его алимы не пускали, потому что он был нечистый. Ему только 15 лет было — из-за этого. И, это, один раз даже подрались они двое на могиле. Но тут голос из могилы раздался и остановил их. Урузминому отцу от души завидовали, потому что он был ученый. Начали эти враги натравливать на ученого этого пацана, двоюродного брата. И мальчик его убил, в конце концов. Воткнул нож и побежал через все село прятаться у врагов.