"Врешь, - думал Сперанский, - это твоей работой недоволен господин Гофман".

- Вы просто лентяи и трусы. Или еще хуже - тайные пособники большевиков и партизан, - распалялся Кроликов.

Саркисов недовольно поерзал на стуле. Сам, мол, трус и слюнтяй. И нечего перекладывать на других.

- Да, пособники! - кричал шеф. - Иначе чем прикажете объяснить появление этих грязных листовок не только в городе, но и в казармах охранного батальона? - Кроликов схватил со стола и потряс в воздухе листком серой бумаги.

И Сперанский, и Саркисов внешне никак не отреагировали на красноречивый ораторский прием шефа. Они знали, о чем идет речь. Еще вчера к Сперанскому пришел его сотрудник Васильев и, протягивая ему листок, доложил, что нашел его у себя на рабочем столе после обеда.

Пробежав глазами машинописный текст, Сперанский велел Васильеву ждать, а сам бросился к шефу. Сейчас Сперанский улыбнулся про себя, вспомнив, как полицейский чиновник Данила Крамер, числящийся переводчиком при полиции, прочитал вслух текст партизанской листовки, повертел ее в руках, положил на стол и медленно, с расстановкой произнес:

- Бумага та же. Шрифт тот же. Стиль и смысл те же. Смею утверждать: сделано там же.

- Я с вами согласен, герр Крамер. Эти листочки летят из одного гнезда, - зло сказал Кроликов.

Сперанский спокойно добавил:

- Но меня поражает такая деталь: удивительная осведомленность авторов листовок обо всех акциях германских властей и городской администрации.

- Что вы имеете в виду? - насторожился Кроликов.

- Я не говорю о первых двух листовках, - продолжал, обращаясь к Крамеру, Сперанский. - Хотя и там меня привлекли поразительно точные сведения о количестве арестованных, отправленных в концлагерь и расстрелянных большевиков и евреев.

Крамер не ответил на эти слова, Сперанский уловил еле заметную улыбку на его лице, И что в этом переводчике нашел герр Рудольф, этот зловещий человек, перед которым тянется в струнку сам Эрих Райх - военный комендант северной части города.

- А эта листовка, герр Крамер, меня особенно насторожила. О сущности приказа от 22 сентября знают только в гестапо да несколько ответственных людей в полиции...

- Я просил бы господина Сперанского напомнить содержание этого приказа, - явно начиная нервничать, поднял голос Кроликов.

- Да, герр Крамер, и я ознакомлен с этим приказом, - продолжал начальник политического сыска. - Как вы понимаете, в нем предлагается всем многосемейным и лицам в возрасте свыше 50 лет, желающим получать продукты питания с немецких складов, подать заявления в местную комендатуру. Мне также известно, что все подавшие такие заявления будут потом вызваны именными повестками и отправлены в концлагерь.

- Но я этого не знал, господа, - растерянно возра- зил Кроликов.

- А мы вас не подозреваем в передаче этих сведе- ний партизанам, - лениво процедил Крамер.

- И тем не менее партизаны ими располагают, о чем свидетельствует эта листовка. Они прямо призывают население уклоняться от мобилизационных и очистительных акций германских властей, не поддаваться на провокации, как они пишут. Уходить в горы, в партизанские отряды, саботировать восстановительные работы на предприятиях...

Сперанский с удовольствием вспоминал вчерашний день, когда случай с листовкой привел Кроликова в явное замешательство, и тот искал сочувствия и совета у начальника отдела политического сыска полиции. Ну и поделом.

Сперанский с детства был завистником. Он считал себя неудачником в жизни. Всегда помнил слова отца, который любил повторять, что счастье человека в ловкости ума и рук. До войны Сперанский работал кассиром на железнодорожной станции. С приходом немцев пошел к ним на службу, решив во что бы то пи стало, любыми средствами завоевать их благосклонность. Если не удастся служебная карьера, пойти по торговой части: жизнь, которую вел когда-то его папаша - нэпман, грезилась ему давно.

Оккупанты отметили рвение Сперанского и всячески поощряли его. Когда бывший начальник полиции северной части города сбежал, Сперанский был почти уверен, что полицию поручат ему.

Но оказалось, что этот щуплый седой очкарик, служивший при Советах в пожарной охране элеватора, в чем-то оказался проворнее или пронырливее, и не Сперанского, а его, Кроликова, немцы сделали шефом полиции. Сперанский, видевший преимущество Кроликова только в том, что тот был поручиком у Деникина, считал себя несправедливо обойденным и никак не мог примириться с тем, что на "его" месте сидел другой. Он рвался к власти и был уверен, что получит ее. Он, Сперанский, еще покажет себя. Он уже начал налаживать агентурную сеть, завербовал кое-кого в осведомители. Еще посмотрим, кто хитрее: Кроликов или Сперанский.

Слушая брань Кроликова и равнодушно посматривая на Саркисова, Сперанский радовался вчерашней победе. Еще бы! Беглый допрос сотрудников управления полиции показал, что в канцелярию перед появлением там листовки никто не заходил, кроме... Сперанский даже усмехнулся про себя. Кроме господина, который прямо прошел к шефу, пробыл там четверть часа и ушел, когда чиновники канцелярии были на обеде. А возвратившись, они нашли листовку. И этот таинственный господин, которого растерянный шеф вынужден был назвать как своего личного осведомителя, сейчас корчится в подвале после очень обстоятельного допроса. Не беда, что он пока запирается. Заговорит!

...Не знал полицейский сыщик, как долго и обстоятельно взвешивали этот шаг Васильева на конспиративной квартире Боднарей. Сергей Иванович Карпов доказывал, что листовку надо приклеить на двери кабинета шефа полиции, а осведомителя просто пристукнуть где-нибудь в развалинах. И как Степан Григорьевич Островерхов, слегка улыбаясь, тихонько осаживал горячего Сергея.

- Не торопись, лейтенант. Не надо этой... кавалерийской лихости. Тут надо умненько. И в доверие втереться, и предателя убрать руками его хозяев.

- А если не поверят? - спросил Карпов.

- Должны поверить. Тут уж товарищ Васильев, - он кивнул на тихо сидевшего "сотрудника полиции", - должен четко сработать. Без промашки. И не зарываться.

...Нет, не знал об этом разговоре господин Сперанский. Не знал и того, какого труда стоила Васильеву эта артистически сыгранная сцена, когда он с готовностью давал показания господину следователю о посетителях, о времени обнаружения листовки, о внешних приметах незнакомца, без доклада проскользнувшего в кабинет шефа. И все это выглядело убедительно.

Ничего этого не знал господин Сперанский. Он строил планы посрамления шефа и собственного возвышения. Мысленно проникал в ряды партизан-подпольщиков и потом эффектно продавал их господину Райху. Нет, даже самому Людвигу Гофману...

От этих приятных мыслей его оторвали вторично сказанные Кроликовым слова о том, что листовка попала в казармы охранного батальона. Теперь смысл этой фразы дошел, наконец, до его сознания и заставил насторожиться.

- Вы понимаете, - разорялся шеф, - что это значит? Среди солдат, охраняющих комендатуру, распространяются партизанские листовки. Господин Гофман и господин военный комендант весьма раздражены.

Такой поворот разговора не понравился Сперанскому. Он приготовился возразить, но Кроликов продолжал:

- И я хочу знать, господа: где сеть осведомителей, где план проникновения наших людей в рабочие кварталы, где, наконец, списки коммунистов и активистов Советской власти?

- Но вы же знаете, что... - начал было Сперанский. Кроликов перебил его:

- Нет, не знаю, но должен знать, кто доставляет подпольщикам секретные данные из полиции, комендатуры и даже из гестапо. Кто подорвал автомашину с боеприпасами на новой дороге через плавни? Кто обстрелял штабной броневик на дороге к Абрау-Дюрсо? Я хочу и должен знать, кто корректировал огонь русской артиллерии сигнальными ракетами до тех пор, пока не взлетел на воздух бензосклад? Я хочу, наконец, знать: кто проделал проходы в минных полях со стороны Мысхако?