Прежде чем начать говорить, Кузнецов несколько раз затянулся, потом выбил трубку и отложил ее в сторону. Вдруг он повернулся к Коршунову:

— Как твое мнение, Александр Александрович? — спросил он и хитро прищурился. — Как тебе нравится то, что здесь предлагали товарищи командиры? Я скажу о моих соображениях. Затем мы дадим слово Коршунову.

План Кузнецова, заранее, задолго до совещания продуманный им во всех деталях, совершенно отличался от всего, что говорили на совещании. Но Кузнецов сумел так рассказать о своем плане, что у всех командиров создалось впечатление, будто Кузнецов составил свой план, развив и улучшив некоторые подробности из их высказываний. В результате совещания все командиры знали план начальника так, будто они действительно принимали участие в его создании.

План Кузнецова, в основном, заключался в следующем: как можно скорее снарядить небольшой отряд, не больше полуэскадрона. Этому отряду пройти через горный хребет, через снежные перевалы, без дорог, переправляясь через бесчисленные реки, пробраться по местам, где еще никогда не бывал человек, и кружным путем достичь ущелья Трех овец между расположением банды Ризабека и границей. В условленное время два других отряда ударят по Ризабеку с фронта. Ризабек, надеясь уйти за кордон, отступит по ущелью Трех овец, где будет ждать его первый отряд, и окажется окруженным со всех сторон. Труднейшая роль выпадала на долю первого отряда. Нужно было не только успешно завершить тяжелый горный переход, но, проделав его в кратчайший срок, суметь принять участие в бою и устоять против натиска банды. Само собой разумеется, что поход первого отряда и вся подготовка должны были сохраняться в строжайшей тайне. Поэтому чрезвычайно важным обстоятельством был подбор проводников-киргизов для первого отряда, для первой части плана. Необходимо было найти целиком преданных, верных людей. План Кузнецова, при всей его простоте, был необычайно труден именно в первой части.

Понимая всю правильность плана Кузнецова и все его преимущества перед первыми двумя вариантами, каждый из командиров задумался над тем, кому будет поручено командование первым отрядом.

Кузнецов кончил, и несколько минут все молчали. Первым заговорил Петров. Он был самым старшим по возрасту и больше всех проработал в Средней Азии. Он был спокойный, рассудительный человек, о его хладнокровии рассказывали легенды, так же, впрочем, как и о его храбрости.

До сих пор он молчал, и, когда в комнате становилось тихо, было слышно только, как сопит его кривая трубка.

— Позвольте мне, товарищ начальник, — сказал Петров, вставая во весь свой громадный рост и выпуская изо рта облако дыма. — Позвольте я скажу. Мне думается, товарищи, что план, который мы слышали сейчас, наиболее правилен. Мне думается, это мнение всех. Только я вот о чем подумал, товарищ начальник. На долю первого отряда выпадает наиболее ответственная, даже решающая задача и наибольшие трудности. Нужно, товарищ начальник, сугубо внимательно подумать о подборе людей для всего отряда и, главное, о командире. Что уж говорить, товарищи, поход этот — такое дело, на котором любой из нас может очень даже свободно сломать себе шею. Да и далеко не всякому из нас можно было бы поручить это дело. И еще вот что, товарищ начальник. Торопиться необходимо. Торопиться изо всех сил. Сейчас у нас конец сентября. Октябрь, даже первая половина октября, время еще более или менее подходящее. А ежели позднее затевать поход первого отряда, то это, товарищ начальник, будет просто самоубийство. Вот и все, что я хотел сказать.

Петров сел. Пока он говорил, его трубка не успела погаснуть.

— Что ж… Старик говорил правильно, — сказал кто-то из командиров.

Кузнецов снова повернулся к Коршунову.

— Как твое мнение, Александр Александрович?

— По-моему, план правильный, товарищ начальник. По-моему, очень правильно говорил товарищ Петров.

Кузнецов обернулся к Петрову.

— Ты, конечно, прав, Николай Петрович. Я думал о том, что ты говорил. И вот что я хотел сказать, товарищи: недавно один из командиров нашего округа отлично справился с таким делом, которое не многим легче нашего похода первого отряда. Мы докладывали в Москву об этом деле, и Москва потребовала дополнительные материалы, и мы отправили дополнительные материалы, и Москва прислала благодарность. Вот только сегодня я получил телеграмму от начальника войск. Могу огласить, если желаете: «Ликвидация банды Аильчинова проведена отлично. Коршунову объявите благодарность приказе».

Кузнецов хитро прищурился, и все посмотрели в ту сторону, где сидел Коршунов. Коршунов встал и растерянно смотрел на Кузнецова.

— Приказ я уже отдал, — продолжал Кузнецов, — и тебя, Александр Александрович, благодарю и поздравляю. К тебе у меня два вопроса: первый через сколько времени ты можешь выступить с первым отрядом, и второй через сколько времени, по-твоему, первый отряд может быть на месте?

Коршунов молчал. Петров сосредоточенно сопел своей трубкой.

— Ну, так как?

— Выступить отряд, по-моему, может через пять дней, — тихо заговорил Коршунов. — Поход займет дней десять. Может быть, даже двенадцать, товарищ начальник. Видите ли, на перевалах очень большие снега, и потом переправы и высоты там очень уж… Хотя в десять дней дойду, пожалуй… Через десять дней отряд будет на месте.

После совещания Кузнецов задержал Коршунова. Вдвоем они просидели над картой до семи часов утра. В семь пятнадцать Коршунов сел в поезд и в пять часов дня приехал в комендатуру.

Четыре дня прошли в сборах.

На пятый день рано утром красноармеец Суббота ввел в кабинет Коршунова молодого киргиза с одним глазом и со шрамом на щеке.

— Здравствуй, Алы.

— Здравствуй, командир.

— Садись, пожалуйста. Вот чай. Пей.

— Спасибо, командир.

— Сахар бери. Еще. Ты откуда русский язык так хорошо знаешь?

— Мальчишкой был — батраком работал у русского кулака.

— А потом?

— Потом работал у бая. Бай мне выбил глаз. Я говорил тебе?

— Говорил. Потом басмачом был?

— Ты же знаешь! Зачем ты, командир, спрашиваешь, что сам знаешь? Это плохо.

— Не злись, Алы. Ты много плохого сделал. Ты еще не расплатился за это.

— Не расплатился? Чем заплатить? Скажи мне, командир! Скажи мне, прошу тебя, чем заплатить? Скажи скорее. У меня кровь горит. Ты бы лучше расстрелял меня! Ведь я был басмачом, был врагом тебе, был врагом советской власти. Почему ты оставил меня на свободе? Почему ты мне хлеба дал? Почему ты мне дал жить, командир? Почему ты не убил меня, как бешеную собаку?

— Успокойся, Алы. Сядь. Советская власть не расстреливает таких, как ты. Советская власть — друг беднякам. Ты — бедняк. И если тебя обманули богачи, если ты виноват перед советской властью, то советская власть будет не расстреливать тебя, а помогать тебе. Понял, Алы?

— Я понял то, что ты сказал мне, командир, но я все-таки не знаю, чем я смогу заплатить советской власти.

— Может быть, скоро ты и узнаешь, Алы, подожди немного. Чаю больше не хочешь? Ну, кури. Вот спички.

— Спасибо, командир.

— Алы, ты, говорят, хороший охотник. Дорогу в горах ты хорошо знаешь?

— Ты, наверное, смеешься, командир. Ты не найдешь человека, который лучше меня знает горы. Мне каждый камень дорогу покажет, каждая речка покажет брод. Я всю жизнь прожил в горах, командир.

— Хорошо, Алы. Поедем со мной в горы охотиться. Поедем за козлами, Алы?

— Поедем, конечно, командир. Когда хочешь поедем. Хоть завтра.

— Зачем завтра, Алы? Поедем сегодня.

Вечером Коршунов и Алы вдвоем уехали на охоту.

Задолго до рассвета два всадника ехали по дну ущелья. Где-то далеко за горным хребтом вставало солнце. Горы на фоне неба казались черными. Внизу, где ехали всадники, туман плыл над ручьем. Ветки шиповника и тянь-шаньской березы сгибались над водой. Листья на шиповнике были бурые и коричневые, на березе — ярко-оранжевые и желтые. Пятна осенних листьев отражались в воде, в тех местах, где течение было спокойное. Горы внизу, у дна ущелья, заросли лесом. Ели цеплялись корнями за крутые склоны. Корни вились между камнями. Все ветви елей были повернуты в одну сторону, по направлению ветра. Ветры дули из ущелья. Над лесом виднелись кустарники, еще выше — каменистые осыпи и поросшие низкой травой лужайки, и еще выше снег.