Заостряю ветку березы и накалываю ломоть в надежде: поедят птицы. И вдруг с обрезанной ветки на руку — частые капли. Березовый сок!

Прилаживаю крышку от термоса. Пока вожусь у костра, из березы в «бадейку» до краев натекает сладковатая холодная влага.

От питья, кажется, даже хмелеешь. Еще раз приладив к ветке «бадейку», глядишь, как падает капля за каплей березовый сок, и думаешь: вот и еще одна весна. И радостно и немного грустно. А за спиной в светлых березняках свист, щебетанье и время от времени шорох — оседает под солнцем последний снег.

Пробуждение.

_{Фото автора. 14 апреля 1967 г.}

(Широка страна моя…)

Попавшему в Москву первый раз кажется: у нее нет края. Глянешь с Ленинских гор — сзади Москва и впереди за горизонт в дымку уходит Москва. Пятьдесят лет назад в городе жило около двух миллионов людей. Теперь — шесть с половиной…

Едущий на поезде не замечает края огромного города. По радио торжественно объявляют: «…в столицу нашей Родины…» Пассажир стоит у окна разочарованный. В эту минуту он не видит города, которого ждал. Старые шпалы, бараки, штабеля бочек, досок, ржавое железо, белье на веревке… К сожалению, у всех почти старых и больших городов мира «входные двери» не очень привлекательны. И все-таки можно и обязательно надо благоустроить «ворота» нашей столицы. Убрать мусор, хлам, насадить деревья, кое-что обновить, покрасить. В этом году это был бы тот естественный случай, когда к празднику в доме наводят порядок. Можно назвать ведомства, которым надо в первую очередь позаботиться: Моссовет, Министерство путей сообщения СССР. Но, наверное, и все москвичи, и комсомольцы в первую очередь, не откажутся взять в руки веник. Один-два серьезных субботника по примеру того, что был когда-то в Кремле, и дело будет хорошо сделано…

Но есть у Москвы край, где приезжающий сразу же после деревенек, лесов и пашни видит начало чистого высокого города. Поле, фронт строительства — и сразу асфальт, зеркальные витрины, россыпь огней на этажах. Это молодая Москва, Юго-Запад. В этом месте особенно хорошо видно, как растет древний город.

Метро тут выходит в поле за город. В трех шагах от выхода летом собираешь цветы, а зимой выходи — прямо на лыжи. Край города все время движется. Я уже лет десять вижу эти места. И всякий раз стоишь удивленный: дома подступили к овражку… дома перешагнули овраг…

Вот тут, на месте этого магазина, помню, поломал лыжу…

В первый раз въезжаешь в Москву в этом месте или возвращаешься издалека — всегда радостно видеть встающий на горизонте белокаменный город. Шум полевого ветра, и сразу же городской гул. Здравствуй, Москва!

_{Фото автора. 20 апреля 1967 г.}

Начну с истории, которая для меня во многом определила отношение к миру. Всякий раз, когда заходит разговор «о людях», «хороши они или плохи?», я вспоминаю этот случай из детства.

Отец взял меня в город. Это был возраст, когда поездка в город — событие. Помню, мы искали обувку, но зашли и в книжный магазин.

Я там увидел книжку… Я не выпускал ее из рук и умоляюще глядел на отца. Отец полистал, заглянул за угол задней обложки и сказал: «В другой раз купим». Книжка была дорогой.

Но дома я целый вечер говорил только о ней. И отец сказал: «Собирай пузырьки…» За два дня я собрал и вымыл целую корзину мелкой посуды.

Отец взял занести посуду в аптеку. На другой день он вручил мне четыре с половиной рубля: «Как раз на книжку и на хорошую булку».

Сердце колотилось, пока мы на другой день с теткой шли к магазину: «А вдруг продали?»

Нет, книжка лежала на прежнем месте. И я стал ее обладателем.

Когда мы сели в вагон дачного поезда, все сразу заметили, какое сокровище я везу. Кое-кто подсаживался взглянуть, и я великодушно давал подержать книжку. То были «Басни Крылова».

Я сейчас не могу понять, почему мне так понравилась эта книжка. Наверное, из-за рисунков. Чуть ли не на каждом листе были большие картинки. Весь вагон радовался моей покупке.

Тетка рассказала, каким способом добыт капитал на книжку. И на полчаса я сделался центром внимания.

Поезд тронулся. Прошумели мосты. Побежал мимо окон сосновый и березовый лес. Я загляделся и поставил книжку на подоконник.

Толчок после стоянки. И — ужас! — книжки на подоконнике не было. Она исчезла между двойной обшивкой вагона. Еще не понимая серьезности положения, я испуганно глядел на тетку, на соседа-летчика, попытался просунуть руку…

Через минуту уже весь вагон участвовал в спасательных работах. Откуда-то взялась проволока.

Проводник пытался светить фонариком, летчик, закатав рукава гимнастерки, водил крючком между обшивкой. Весь вагон сгрудился около нашей скамейки. Но я не различал лиц. Глаза были мокрыми. Помню только: тук-тук-тук…

Поезд бежал, и вот уже скоро, через одну остановку, будет наша станция…

— Сейчас — Тресвятская, — объявил проводник.

Летчик застегнул рукава гимнастерки, обнял меня за плечи:

— Ничего. Поезд еще долго будет идти. Мы достанем и пришлем обязательно. Где ты живешь?

Я всхлипывал и не мог говорить. Говорила тетка, а летчик записывал…

Дома тетка красочно описала, как все случилось. На другой день, вернувшись с работы, отец, не раздеваясь, прошел к моей постели на сундуке.

— Не спишь? Ну вот держи…

— Достал?!

— Достал, достал… — Отец засмеялся и пошел к умывальнику.

В руках у меня была та самая книжка. Я засыпал, не выпуская ее из рук…

А дней через десять к нам зашел почтальон. Мы никогда не получали даже и писем. Мать удивилась, принимая большой пакет в желтой бумаге. Развернули… Книжка! И листок: «Я же говорил, что мы достанем ее…»

А через день — опять почтальон, и опять большой пакет. Потом сразу пришло два пакета.

Потом еще один. Еще… Семь одинаковых книжек!..

С той осени прошло без году тридцать лет. Книжки в войну потерялись. Но осталось самое главное — хорошая память о людях, которых я не знаю и не помню в лицо. Осталась подтвержденная жизнью уверенность: хороших людей больше, чем плохих. И жизнь движется вперед не тем, что в человеке плохого, а тем, что есть в нем хорошего.

Я знаю человека, который двадцать лет, с первого года войны, просидел на чердаке и почти потерял человеческий облик. На этот шаг его, неопытного и трусливого, толкнула корысть: пусть умирают другие, а я хочу жить.

И все мы знаем ровесника этого дезертира — Александра Матросова. Во имя других жизней человек отдал самое дорогое. Если говорить о высоких примерах бескорыстия, то это самый высокий пример.

Наша победа в минувшей войне добыта не только оружием, силой духа и строя, но и силой нравственности, бескорыстным служением Родине. Примеров этому очень много. Их найдешь почти в каждом доме, пережившем войну.

Врач Тихомирова Лидия Петровна в занятом фашистским войском Калинине, рискуя жизнью, выхаживала раненых красноармейцев.

Позже эта женщина удочерила и вырастила трех девочек умершей сестры. Вспомним узбекские семьи, приютившие сотни сирот. Вспомним дорогу через Ладогу в Ленинград. Погибая под бомбами, проваливаясь под лед, шоферы везли хлеб изможденному блокадой, голодному Ленинграду. В самом Ленинграде ученые, хранившие образцы злаков, голодая, не тронули зерен, принадлежащих науке. Тысячи людей отдали в те годы все, что имели. Полистайте газеты и вы увидите снимки самолетов с надписью: «Тамбовский колхозник», «Саратовский колхозник»… Колонны танков были построены на доброхотные средства уральцев, сибиряков, горьковчан, воронежцев. Последний рубль, варежки со своих рук, хлеб, кровь, сон, здоровье — все отдано было на общее дело. И часто даже ложь была бескорыстно святою. Я помню материнские письма отцу: «О нас не беспокойся. Мы все здоровы. Харчимся неплохо». И это в ту весну, когда мы ели «пончики» — гнилую, зимовавшую в земле картошку.