– Сколько ему?

– Скоро девять.

– И только-то? – удивился Василий. – Крупный мальчишка.

– А мы с мелочью не связываемся. Мы – такие...

Василий снова вернулся в комнату – и вдруг остановился.

– А когда скоро?

– Через восемь дней, – невнятно отозвалась Таня.

Василий стал думать – и вдруг его кинуло в жар. Жарко стало даже ногам, и руки сделались тяжелыми, горячими. Он выпил рюмку коньяку, тут же налил другую, зажевал невесомым ломтиком сыра. Стал считать, загибая пальцы на руках, и опять получалось то же самое – если Татьяна говорит правду, то забеременела она в мае прошлого года, когда они вместе были в Гагре, и этот большеголовый человечек мог быть только его сыном. Только его... Он выплеснул в себя еще рюмку и пошел на кухню.

Таня кормила ребенка кашей, вытирая ему рот после каждой ложки. Василий вгляделся в круглое лицо малыша – и без труда увидел его сходство с собой. Даже в маленьких, едва наметившихся бровках угадывался будущий разлет его собственных густых бровей, даже в улыбке почудилось ему что-то знакомое...

– Ну что, сосчитал? – спросила Таня, поднимая на него глаза.

– Мой? – спросил Василий.

– Нет, мой, – спокойно сказала Таня.

– Не шути, Татьяна...

– А я и не шучу. Это мой сын.

Василий опустился на стул и растерянно сказал:

– Вот так номер... Выходит, что я – папаша...

– Ну, какой ты папаша? – усмехнулась Таня, но, перехватив его взгляд, серьезно сказала: – Да ты не так понял меня. Твой это, чей же еще. Я уж думала, ты и так, без всякой арифметики догадался, да не сообразила, что с детьми ты дела никогда не имел.

– Как его зовут?

– Олежек.

– Олежек... – повторил Василий. Он все еще не мог до конца понять, что этот Олежек, о существовании которого он не подозревал еще полчаса назад, его сын. С ы н... – Значит, Олег Васильевич...

Таня, снимая с сына крошечный фартучек, невозмутимо сказала:

– Ну, какой же он Васильевич... – И, поднимая и целуя его, весело проговорила, улыбаясь темным глазам сына: – Мы не Васильевич, мы Александрович...

«Какой еще Александрович?» – чуть было не сказал Василий, но спохватился и тихо спросил:

– А он... знает?

Таня промолчала, потом протянула ему ребенка:

– Подержи-ка, я немного приберусь.

Василий взял маленькое податливое тельце, подержал в отдалении, боясь приблизить к себе, чтобы не повредить что-нибудь. Таня улыбнулась:

– Да ты на колени его посади, не бойся, не сломаешь, кость у него крепкая...

«Отцовская», – про себя договорил за нее Василий. Сын, – его сын, – ухватил Василия за палец, и у него было такое ощущение, будто кусочек шелка лег на его руку. Таня быстро убрала со стола и взяла у него Олега.

– Ну, идем туда.

Вернулись в комнату. Василий снова сел на свое место, чувствуя, как мешают ему ноги, не помещавшиеся под низким столиком, – и встал, отодвинул кресло, сел на нормальный человеческий стул. Правда, теперь приходилось сильно нагибаться, чтобы взять со столика что-нибудь, но все-таки на стуле было лучше.

– Он знает? – настойчиво повторил свой вопрос Василий.

Таня, прямо взглянув на него, твердо ответила:

– Знает или нет – значения не имеет. Для тебя, конечно. Мы уж сами как-нибудь разберемся.

– Значит, не знает... – медленно сказал Василий и посмотрел на сына. – А не боишься, что узнает?

– От кого же это?

– От меня, например.

– Не боюсь.

– Это ты верно... Васька Макаренков подонком никогда не был... А что же ты от него-то не рожала?

– Вот что, Вася, – спокойно сказала Таня. – Ты мне таких вопросов не задавай, объясняться я не собираюсь. Это – мой сын, и тебя это никак не должно волновать. Узнал ты о нем случайно, не будь этой вынужденной посадки – и вообще никогда не узнал бы. Так что забудь о том, что у тебя есть сын. Это мой сын, – с силой сказала она, – понимаешь? Мой, и ничей больше. И хватит об этом.

Василий мрачно посмотрел на нее.

– Хватит? Ишь ты, как шустро рассудила... А ты бы спросила у меня, хотел ли я сына... Все-таки в этом деле я не последняя сторона, Олег-то не от святого духа родился. Могла бы и поинтересоваться, что я на этот счет думаю.

– А что тебе думать? Захотела – и родила. И претензий, Вася, ко мне не предъявляй.

– Вот оно как... А и невелика претензия-то... Пока что... – значительно сказал Василий. – И объяснить тебе кое-что все-таки придется...

– Что именно?

Василий молча смотрел на нее. Действительно, что она должна объяснять? Ему трудно было высказать это словами. Но объяснить нужно, и уж конечно, нельзя так открыто отметать его попытки разговаривать по-человечески. Она небось с дворником куда ласковее здоровается...

Таня, видимо, поняла его обиду и миролюбиво сказала:

– Не сердись, Вася, объяснять-то действительно нечего. Ну, родила – и дело с концом. Почему да как – долго объяснять, да и незачем.

– Это как же незачем? Не пойму, что ли? – недобро усмехнулся Василий.

– Пожалуй, что и не поймешь, – спокойно согласилась Таня.

– Вежливая ты... «Пожалуй»... Говорила бы уж прямо – не поймешь из-за своей серости, и точка...

Она кинула на него быстрый взгляд и промолчала, словно соглашаясь с ним. И от этого молчаливого унижения обида захлестнула Василия. «Сука», – грубо подумал он о ней, глядя в пол, но тут же ему стало стыдно. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что теперь Таня не просто женщина, – одна из тех, кто был у него, – но мать его сына... Он пристально посмотрел на Олега, снова поразился его сходству с самим собой, – сейчас оно казалось ему еще большим, – и потянулся к бутылке, налил себе, подосадовав на малость рюмки, и Тане, спросил, глядя на нее:

– За сына-то выпьешь? – И, покосившись на рюмки-недомерки, насмешливо сказал: – Не бойся, с этих капель не окосеешь.

– Выпью.

– Ну, давай, Олег... Васильевич, – сказал Василий, поднимая рюмку и глядя в радостные, улыбающиеся глаза сына. – Расти большой да умный, не то что... твой папашка-бродяга.

Выпили. Василию давно уже нестерпимо хотелось курить, и он встал:

– На кухне-то можно покурить?

– Можно, – тихо сказала Таня.

Он внимательно посмотрел на нее и заметил, что настроение ее как будто изменилось – была она теперь тихой, спало с лица прежнее выражение, которое Василию трудно было определить – отчужденности, высокомерия, строгости?

Он ушел на кухню, уставленную белой гладкой мебелью, открыл форточку и стал у окна. Обида на Таню, пришедшая на смену первой злости, вырастала в нем как на дрожжах. «И за человека не считает, поговорить толком не хочет... Небось тогда в рот глядела, ахала да охала, а с глаз долой – и знать не знаю... Наверно, в первый же день, как приехала, к мужику своему в постель улеглась, чтобы грешки свои скрыть... А чего это она, в самом деле, раньше от него не рожала? Они вроде уже лет восемь женаты... А может, он хворый? – подумал он и даже вздрогнул от этой обидной догадки. – Так Танька совсем уж... Как под бугая под меня легла, что ли? Ну, баба...» – мстительно подумал Василий и стал вызывать в памяти сцены, унижавшие ее, и тут же обругал себя, опять ему стало стыдно, вспомнил, что она – мать Олега.

Он выкурил подряд две папиросы, но из кухни не уходил, хотя очень хотелось еще посмотреть на сына, – не знал, что же теперь говорить Тане, и боялся, что его обида и злость на нее как-то вырвутся наружу, а этого ему очень не хотелось. И долго стоял, смотрел в окно, ничего не видя за ним.

Таня сама пришла к нему – вместе с недопитой бутылкой, но убогая закуска и рюмки-наперстки остались там.

– Давай здесь посидим, хорошо? – предложила она.

Василий кивнул, внимательно посмотрел на нее. Голос у Тани был дружеский, даже как будто робкий, но радости у Василия это не вызвало, с прежней обидой подумалось: «Нашкодила, теперь облизывать будет...»

– А Олег... спит?

– Да.