– Прошу следовать за мной! – и мы остались без пленок и без фотографа.

Откровенно говоря, я думал, что возможность доноса – пустая угроза, что отнятием пленок дело ограничится. Но скоро выяснилось иное. Как мне позже рассказал сотрудник экспедиции, которого она, запугав до смерти, взяла с собой как свидетеля, она отправилась с ним к самому большому в Новочеркасске начальнику КГБ. После событий в городе это начальство в нем переменилось. Вот этому новому начальнику она стала, пылая праведным гневом, повествовать о моих антисоветских высказываниях:

– Я, как коммунист и патриот, не могла стерпеть…

Начальник слушал спокойно, а потом тихо так сказал:

– Вы думаете, мы не в курсе того, что за спор возник в экспедиции, и не понимаем, чем вызвано ваше заявление? Хотите нашими руками расправиться с неугодным сотрудником? Мы иначе представляли себе облик ленинградского ученого. Уходите.

Тотчас освободил фотографа, а через несколько дней вызвал меня, и, извинившись, вернул пленки. К этому офицеру я проникся уважением: он был явно не из 37-го года.

Пленки я сразу же сдал Начальнице. Она напоминала шину, из которой выпустили воздух. Предложила мне заключить письменное соглашение о разделе авторских права, но я и не собирался лишать ее добытых материалов.

Обжаловав ее неправомерные действия, я сделал небольшую публикацию об открытии (без иллюстраций), после чего отступился от всего на много лет.

А Начальница еще долго, показывая на своих докладах сокровища или их фото, патетически восклицала: «Вот этими самыми руками я доставала их из земли!» Ради возможности произнести эту эффектную фразу она готова была упрятать меня в лагеря».

Но история с золотом из Садового кургана на этом не закончилась. Ленинградцы считали, что его место в Эрмитаже. Министр культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева распорядилась по-иному. Хранителем садовых сокровищ был определен Ростовский-на-Дону областной музей краеведения, несмотря на то, что ростовчане не имели достаточного оборудования и средств для надлежащей охраны таких сукровищ.

Через 9 лет часть сокровищ из Садового кургана из Ростовского областного музея краеведения была украдена.

Случилось это в ночь с 1-го на 2-ое июля 1971 года. Были подняты на ноги прокуратура, милиция, ведь кража по стоимости была на несколько миллионов долларов!

Наши славные сыщики сразу же придумали несколько версий ограбления.

Одна из них – ограбление заказное, орудовала целая банда Она попытается переправить сокровища за рубеж, потому что в стране реализовать их немыслимо! Были перекрыты аэропорт, железнодорожный вокзал, речной порт, автовокзал. Милиционеры вглядывались в лица пассажиров. Перетряхивали их чемоданы… Кое-кто даже высказался за подключение «Интерпола»…

Вторая версия – это дело рук ленинградских археологов!

Была и третья версия. Но о ней позже. Вернемся ко второй.

Вот когда настал черед торжества бывшей Начальницы! По ее мнению, наступило самое время убедить всех, что у Клейна была не экспедиция, а банда и что золото уже уплыло, но куда? Конечно, в их карманы! И далее на Запад по каналам международного империализма и сионизма.

Из воспоминаний Льва Самуиловича Клейна (книга «Трудно быть Клейном») – начальника археологической экспедиции в 1971 году на Дону:

«Экспедиция под руководством моих начальников отрядов была уже в поле, а я еще заканчивал дела в Ленинграде. Мой помощник переписывался телеграммами с ребятами, уже ставившими палатки в степи, когда за мной приехали в Университет и увезли на машине в Большой дом.

Я ломал голову, что в поле произошло, все ли живы и какие финансовые нарушения ребята могли совершить за это время. Прощаясь наскоро с помощником, я сказал, чтобы он летел немедленно в экспедицию и предупредил ребят, что случились какие-то неприятности, чтобы были начеку и ликвидировали все заготовленные фиктивные ведомости, если они есть (о том, почему их приходилось составлять, расскажу дальше). На всякий случай чтобы взял билет и на меня, но в другой конец самолета, чтобы не засекли, что мы вместе.

В Большом доме меня несколько томительных часов выдерживали в ожидании, затем пригласили на «беседу» и стали спрашивать о странных вещах:

– Что вы называете «кастрюлями»?

– Как что? Ну, такие сосуды, в которых варят (показываю руками).

– Больше ничего?

– Нет.

– А «сметками»?

– Чем пыль сметают. Мы их используем для расчистки находок на месте обнаружения.

Оказывается, как я потом догадался, в переписке моего помощника с ребятами из экспедиции шла речь об этих предметах, а угрозыск принял это за шифровки о золоте и серебре. Была еще и такая телеграмма с поля:

«Доложи шефу задание выполнено можно выезжать».

– Какое задание?!

– Конечно, установка палаток.

– Неужели, а может было еще какое?

– Другого не было.

– Так! Так!

Потом меня допрашивали о каждом члене экспедиции в отдельности, с какого времени мы знакомы, что он собой представляет и т. п.

Я пытался выяснить. не имеют ли они чего против наших нарушений финансовой дисциплины.

Они поняли и посмеялись:

– Ну мы же не дураки, все прекрасно понимаем. Если к вашим рукам ничего не прилипло, нам вмешиваться незачем.

– Тогда какого черта я здесь?

– А вы нам не нужны, спасибо, все выяснили. Можете идти. Вот

пропуск.

Был уже вечер, когда я вышел на Литейный. Вдали маячила фигурка моего помощника. Оставалось еще время впритык до отлета. Домой заехать уже не успели.

Когда прилетели в Ростов, в музее узнали причину всех волнений.

К экспедиции добрались едва живые. Был конец недели, и туда еще никто не приходил: ростовские следователи были медлительнее ленинградских.

В понедельник прибыли прямо на раскопки и ростовские гости. Также ничего не объясняя, попросили провести их к моему лагерю. При подходе к лагерю и меня, и их ожидал сюрприз: поперек входа в лагерь был разостлан по земле большущий лист обоев с яркой надписью: «Ну не брали мы вашего золота!»

Да, – сказали гости, – тут нам делать уже нечего.

Все же напротив нашего лагеря на другом берегу протока всё время отдыхали какие-то загорающие. Они загорали в любую погоду. А через месяц они вдруг исчезли. Я поехал в Ростов узнать новости. Действительно, вора обнаружили там, на юге, и нашли украденные и, увы, переплавленные им сокровища…”

Это был рецидивист. Он долго высматривал в музейном зале сокровища и прицелился к золотыми фаларам из-за их варварского великолепия. Серебряные чаши ему приглянулись меньше, хотя на рынке древностей их бы оценили значительно дороже. Рассчитал точно время. В день ограбления забрался на крышу соседнего многоэтажного дома, спустился по веревочной лестнице, пробил ногами окно второго этажа музея, бросился витринам и схватил восемь фаларов, в том числе два самых крупных. Сирена завопила, старушка-охранница бросилась в уборную и выставила пистолет перед собой, полагая, что дороже всего у нас ценится человеческая жизнь…

Да, после такой передряги у Клейна, наверное, даже волосы поседели.

Теперь давайте узнаем о третьей версии. В 2002 году в Ростове-на-Дону вышла книга «Тайны Донского сыска». В ней я обнаружил очерк Дмитрия Невзорова под интригующим названием «Золотой сыщик». Первые же его строки заставили меня подпрыгнуть. Но обо всем по порядку.

«Золотой Сыщик» – так в ГУВД Ростовской области уважительно называли подполковника милиции в отставке Леонида Семеновича Воскобойникова. Его своеобразный рекорд, установленный в 70-х годах XX века, не побит до сих пор: сотрудник ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности) вернул государству десятки килограммов золота самой высокой пробы. А раскрытая при его непосредственном участии кража из музея уникальных сарматских украшений по сей день изучается на кафедрах криминалистики в ВУЗах МВД России…