— Понятно, — сказал обер-лейтенант Винфрид, щелкая каблуками и усмехаясь уголками глаз. — Итак, я прикажу закладывать!

— Прикажи закладывать, мальчик, — сказал Лихов, имея в виду большой серый дорожный автомобиль в пятьдесят лошадиных сил, который стоял для него наготове в сарае. — А дорогой ты доложишь мне положение на фронте. Есть ли новые донесения?

— Да, новых донесений достаточно. Но лучше заняться ими около полудня, следя по карте. В общем, нового пока мало, но на западе назревает кое-что.

— Итак, после обеда, в пять, Познанский, — повторил его превосходительство и позвонил, чтобы старый денщик Водриг подал ему шинель.

Серый автомобиль с белым в красно-черной рамке флажком командира дивизии у радиатора с резвостью гоночной машины мчался, сверля длинным носом воздух, навстречу ветру, к линии покрытого мелкими волнами облаков горизонта, который, словно играя, удалялся от машины.

К металлическому жужжанию мотора время от времени примешивалось резкое гудение рожка. Вода, стоявшая на дороге, каскадами вздымалась вверх по обе стороны машины, и воздушные волны с силою вихря смыкались за нею. Генерала легко было распознать: на обшлагах его шинели и на фуражке выделялись ярко-красные нашивки офицера высокого ранга.

Рядом с ним Пауль Винфрид в стальном шлеме и в одноцветной серой одежде казался олицетворением военного времени. Они оба — каждый по-своему — хранили в каком-то уголке мозга отложенный исполнением смертный приговор.

Дивизия Лихова занимала раскинувшийся широкой дугой участок восточного фронта, соприкасавшийся на севере с баварским армейским корпусом, а на юге — с австрийским.

На правом крыле ее находились смешанные войсковые соединения, в которые, с целью «более тесного контакта» были включены и германские и австрийские батальоны. На самом же деле босняки и словенцы должны были находиться под надзором прусских рот. Штаб дивизии находился на расстоянии свыше ста километров от той линии, которую можно было в последнее время рассматривать как фронт.

Штабы бригад, полков, артиллерийского управления, офицеры химической службы и офицеры связи, начальники санитарных управлений, высшее начальство саперных частей, аэро- и радиослужбы, обозных парков, дорожного строительства — все они были размещены на постоянных стоянках в небольших городах и деревнях. Им необходимы были подъездные пути к той прифронтовой зоне, где скучились солдаты и офицеры разных частей: телеграфисты, шоферы, строители дорог, мотоциклисты, конные ординарцы.

В то время как автомобиль пробирался вперед через леса, через широкие унылые коричневые равнины, прорезанные лужицами, в которых отражалось золото голубого мая, пред ними постепенно, словно веер, раскрывался весь организм армейской группы с телеграфными проводами вместо нервов и дорогами вместо мускулов; организм, созданный из сочетания металла, земли и человеческих масс.

Грохочущий, то и дело обдающий фонтанами грязи автомобиль спугивал на окраинах дороги отряды землекопов, которые в измазанных шинелях и штанах, засунутых в сапоги, поспешно выстраивались между окопами и дорогой и, стоя навытяжку, с мрачными лицами пропускали машину своего начальника, в то время как унтер-офицеры суетливо отдавали честь.

Непрерывно сигнализируя гудком «правее», они обогнали длинные колонны повозок с продовольствием. Громадные штабеля леса, стоявшие в открытом поле, предвещали новые постройки: бараки для войск, может быть учебный плац или конский лазарет для заболевших чесоткой — этим бичом лошадей. Далее они обогнали, проехав почти вплотную, вереницы грузовиков: они везли новое солдатское обмундирование для фронта из сбереженных запасов.

Налево от дороги, под огромными навесами, топтались со спутанными ногами лошади тяжелой батареи. В редком сосновом лесочке, где приютился артиллерийский парк, разместились правильные штабеля покрытых цветной парусиной гранат и ящиков с порохом.

На слегка просохшем песке лагеря шло учение — построение колонн по отделениям; немного поодаль группа молодых солдат упражнялась в метании ручных гранат; худые и бледные шеи семнадцатилетних юношей высовывались из слишком широких воротников мундиров.

Дорога, несмотря на сырость и топкую грязь, кое-как починенная, медленно подымалась вдоль холмистого кряжа, в склоны которого врезались покинутые позиции тяжелой артиллерии.

Но через какие-нибудь четверть часа они уже проезжали мимо позиции, замаскированной при помощи сети проводов и коричнево-зеленого, расписанного под мрамор, полотна, — здесь находились две дальнобойные гаубицы устарелого образца, в то время как две другие, видимые в подзорную трубу, стояли в некотором отдалении, по левую сторону дороги. К ним вела полевая узкоколейка, по которой канониры подвозили снаряды.

Ветер не доносил сюда ни единого звука, во всяком случае, ни единого тревожного звука. Только с одного склона доносился слабый треск пулеметов, стрелявших учебными патронами.

Его превосходительство, здороваясь с часовыми, замедленным ходом ехал в машине по большому инженерному парку. Аккуратно, почти как в домашнем хозяйстве, были расставлены целые башни из мотков колючей проволоки, а штабеля балок, бревен, досок, брусьев чередовались со складами инструментов.

На солнце раскинулась громада бараков — шесть флигелей полевого лазарета с уныло повисшим флагом Красного Креста и крышами, исчерченными накрест защитными красными полосами. К лазарету вела отдельная дорога. Вороны черной тучей кружились над большими растрепанными тополями, которые местами остались совершенно нетронутыми, местами же сильно пострадали от обстрела. У одних сохранились только стволы, у других были сбиты верхушки, то там, то тут попадались расщепленные пни. Среди них неприветливо и угрюмо раскинулось бесконечное кладбище — множество крестов.

На изрытых воронками бывших полях сражений работали нестроевые части, которые согласно приказу всегда должны были быть чем-либо заняты; плюгавый майор, сидя на лошади, словно на козле, объезжал расположение своих людей. Все было в движении: люди, животные, машины, инструменты. Навстречу генералу попалась группа больных поносом пехотинцев. Генерал остановил их, принял рапорт и отпустил.

Болезни, сопровождавшиеся высокой температурой, делали свое дело, непрерывно колебля и сокращая боевую силу дивизии. Этой зимой солдаты получали слишком однообразную пищу, слишком мало мяса, мало хлеба, а вместо свежих овощей какую-то сушеную дрянь и картофельную ботву. Теперь за это расплачивались. Сейчас организация подвоза продовольствия была более важной задачей, чем даже пополнение артиллерийских припасов.

В районе не хватало щебня, поэтому машина катилась, слегка поскрипывая и сотрясаясь, по бревенчатой гати, уже наполовину изношенной после месячного пользования, а в некоторых местах затопленной грязью, хотя наиболее крупные повреждения уже были исправлены.

Гуськом тащились взлохмаченные бородатые ландштурмисты и солдаты нестроевых частей, неся на плечах круглые бревна. Они шли со станции узкоколейки, ими же проведенной, где стояли разгруженные вагонетки.

Через канавы машина шла по мосткам, тяжелые сваи которых, подпертые и скрепленные по всем правилам техники, были залиты дождевой водой. Затем дорога врезалась в лес, усеянный бараками, где в удобных и чистых помещениях приютился штаб батальона.

Появление его превосходительства вызвало обычную в таких случаях суматоху.

Без конца и края тянулась искромсанная в клочки опустошенная земля. Ноги вязли по колено, передвигаться можно было лишь благодаря множеству проложенных во всех направлениях широких и узких мостков… Целые леса, пущенные в дело, начиная от стволов и кончая еще неокрепшими ветвями и даже тонкими прутьями, устилали затопленную весенней грязью, изуродованную землю. На более высоких и поэтому более сухих местах неутомимо пробивалась первая зелень, а вокруг бараков уже расцветали незабудки и маргаритки.

Командиры, оповещенные через штаб о прибытии его превосходительства, явились во всем походном снаряжении, в крагах над шнурованными ботинками, с загорелыми под шлемом лицами, с блестящими энергичными глазами. Некоторые фигуры обращали на себя внимание множеством орденов, либо объемистым животом, либо рубцами на лице.