щадит никого, это надо крепко помнить, тогда невольно по-
явится снисходительность не только к себе, но и к другим. Му-
зыка была та же, что и пятнадцать лет назад, но люди почему-
то вели себя скромнее, никто не тряс хаером, не бренчал брас-
летами, не снимал с себя футболки. Но перед внутренним взо-
ром проносились и проносились картины прошлого. Вдруг ме-
ня узнал один из давних друзей.
— Поехали в другое место, — сказал он мне.
И мы оказались в каком-то закрытом тайном клубе прямо
под боком у городской администрации. На стене в рамочке ви-
сел устав закрытого клуба. Он провозглашал, что мы живём в
свободной стране, несмотря на то, что государство думает ина-
че. По уставу на стене всем посетителям разрешалось пить и
предаваться милым безумствам, но знать меру. Говорить о чём
угодно, но при этом жалеть собеседников. Носить какую угодно
одежду, но не забывать заголяться. И всё в таком духе.
Мы сразу же предались милым безумствам и радостям.
Это было самое подходящее место для таких вещей. Через не-
которое время я поняла, что пора домой.
— Тебя подвезти? — спросил меня друг, глядя через про-
свет милых безумств. Но я поехала на автобусе. Можно было
идти пешком, если бы не пурга. Воистину, время не щадит ни-
кого. Ещё три года назад, когда у меня была закрытая со всех
сторон полярная куртка, я бы без колебаний прошла в такую
пургу весь город туда и обратно. Но — увы!— теперь не время
для подобных экспериментов. По дороге я почему-то вспомни-
ла свою тетрадку с птицами на обложке. Накануне мне подари-
ли её, и давно бы уже мне следовало обновить презент, а я всё
не обновляла и не обновляла. Где-то на перекрёстке улицы и
проспекта мелькнула было Маргарита Рукавицкая, но, услышав
мои мысли о тетрадке, тут же пропала.
31.01
Плохо сплю, хорошо ем, не сплю, не ем, смотрю в окно,
чищу крышу от снега, поливаю цветы по ночам или только ча-
ем, но тогда в любое время, не могу найти таблицы Брадиса,
чувства мои взъерошены, черничное варенье не помогает. Те-
левизор на каждом шагу врёт, компьютер стоит угрюмый, а тут
ещё в интернете стало как-то грустно и незатейливо, на тум-
бочке у кровати лежит Рокуэлл Кент, Гренландия всё несбы-
точней, на втором, третьем, четвёртом, дальнем плане, неуже-
ли в наше время кого-то может смутить тумбочка у кровати?
Бывшие работодатели не могут меня забыть и всё звонят и
звонят, буквально каждый вторник. Всё это — следствие того
хаоса, который внёс в мою жизнь театр. Может быть, назвать
его Пытливым умом? Это ничего не даст, но внесёт хоть какой-
то смысл.
31.01. — 1.02.
Ролл-Филадельфия вернулась почти что на рассвете, как
только день начал прибывать на пять минут против трёх. Она
забралась ко мне под одеяло и сказала простуженным голосом:
«Я замёрзла». Пришлось подвинуться и вжаться в стену, от чего
мышцы мои похолодели. Через пять минут, ровно в тот мо-
мент, когда взошло солнце, я подумала, что всё это довольно
странно, и такой совместный сон в одной кровати в нынешней
ситуации может быть опасен, но вслух ничего не сказала. Одна-
ко Виктория услышала мою мысль и тут же покрылась колюч-
ками и звонкими горькими ручейками. Я стала думать о Грен-
ландии и Северном полюсе. Маргарита успокоилась и уснула,
но эхо её мыслей о самоцензуре какое-то время ещё жужжало
над одеялом. Постепенно дыхание Размозжаевой-Нусс потак-
тово совпало с моим, тело её уменьшилось в размерах, так что я
совсем забыла о ней и тоже уснула. Так незаметно к нам воз-
вращается память детства и беззаботности, забываются все
обидные слова, которые когда-то были сказаны в наш адрес,
мы вспоминаем все свои потерянные варежки, немногочислен-
ные победные шахматные партии. Может быть, назвать театр
эндшпилем? Или, пуще того, линейным матом?
1.02.
Виктория-Маргарита учила меня правильным названиям
театра, проводила тесты и словарные диктанты, в которых
требовала безошибочного написания и безупречного произ-
ношения названий театров. На арифметике требовала сложить
один театр с другим, от одного отнять и прибавить к тому, раз-
делить между всеми какую-нибудь грустную участь. Но у неё
мало что получалось, я была плохой ученицей, а она — нику-
дышным учителем. Мы бились над этими названиями несколь-
ко дней. Так незаметно и весело прошло время, я уже два раза
сыграла премьерный спектакль (раз в неделю), а названия всё
не было. Однако, как ни странно, с этой толстухой мне было
веселее, и однажды я подумала об этом. В тот же миг Маргари-
та улыбнулась самой светлой улыбкой, на которую только бы-
ла способна, внутренне высветилась и покраснела. «А она пад-
ка на лесть», — неосторожно подумала я. «И ты тоже», — поду-
мала Виктория-Виктория. Это была правда, но каждый из нас
находится во власти своих предрассудков, вот и я в другой день
обязательно бы порвала с Марией-Мирабелой, но не в этот. У
меня было прекрасное настроение, я плюнула на все свои
предрассудки и наварила полную кастрюлю компота. Мы вы-
шли на улицу и стали угощать прекраснейшим напитком
обычных прохожих, которые ни в чём не виноваты. И вдруг в
голове у меня сама собой появилась мысль: «Кажется, обще-
ством не очень одобряется такое обращение с компотом. Как
бы чего не вышло». После этого Валентина-Гони снова покину-
ла меня, потому что и у неё тоже есть свои предрассудки. Мне
же остался компот, а что касается предрассудков, то тут за них
я ручаться не могу.
4.02
Вдруг в голову мне пришла блестящая мысль! Такое не
очень часто случается, поэтому всегда надо относиться к таким
явлениям внимательно. Иногда даже настороженно. Где же, где
эта невозможная Виктория Нусс, почему бы ей не услышать эту
великолепную идею, не увлечься ею, не начать воплощать в
жизнь? Гораздо лучшего мнения была я о Шарлотте-Эмилии-
Энн!
«Что ещё за идея?» — услышала я ленивую мысль Марга-
риты Раздергайло. Ага!
— Предлагаю пойти цеплять мужиков, — сказала я вслух.
Дома был только маленький пёс, мы могли свободно общаться
и даже осторожно махать руками.
— А куда? — спросила на всё готовая пупыресса и прямо
на глазах начала менять кожу.
— Есть тут одно местечко, — туманно ответила я, но она
была так увлечена сменой кожи, что не заметила этой туман-
ности.
Местечко, конечно, было не одно, но я повела её в самое
лучшее. Пешеходный переход через Луганскую улицу — самый
сенокос! Не раз стояла я на остановке рядом с этим переходом,
смотрела на светофор, слушала, как он вскрикивает на зелёный
сигнал стаей умирающих птиц. Слушать это невыносимо, но
надо же как-то тренировать волю и вырабатывать терпимость
к условиям жизни. Почему не на Луганской?
И вот мы на месте. Прямо у светофора. Зелёный свет то
потухнет, то зажжётся вновь. Птицы то шумят, то молчат. В ста
метрах от нас магазин, куда я езжу фотографировать сосиски
для рекламы в газете. Кругом снега и запахи бензина. И ни од-
ного мужика! Только женщины идут с пустыми сумками в ма-
газин, и с полными — обратно. Только женщины, снег и ору-
щий светофор.
Вдруг услышали мы и мужские голоса. Трое молодцев не
самого привлекательного вида переходили дорогу не по свето-
фору, а вольно, но неумолимо приближались к нам. Румяниц-
кая Виктория-Маргарита как-то вся собралась, похорошела и