Примерно четверть часа спустя он поднялся и снова вышел в коридор. Ему взбрело в голову медленно пройти мимо ее купе в конец вагона, выждать несколько мгновений и затем вновь вернуться назад, однако до того, как он успел сделать три или четыре шага, поезд покачнулся, дернулся со страшной силой и сошел с рельсов. Все произошло с самой ужасающей внезапностью. В страшной катастрофе поезд развалился на части. Шум, состоявший из всех вообразимых звуков, был оглушающим. Внезапное ощущение бедствия парализовало чувства. Поезд взлетел, изогнулся, и вагоны начали падать. Раздались страшные крики. Раздвижные двери нескольких купе отворились, так как поезд опрокинулся набок. Мэриан Брэнд выбросило с ее места в коридор. Она упала и оказалась зажатой в ужасные тиски. А потом все вокруг смешалось и погрузилось во мрак.

Когда она очнулась, все вокруг было по-прежнему окутано мраком. До того, как произошла катастрофа, было светло. Она закрыла глаза. Через минуту снова открыла. К ней вернулась способность размышлять. Случилась авария. Как давно? Не должно быть так темно. Мэриан пошевелила правой рукой. Рука двигалась не очень хорошо. На нее нахлынула волна всепоглощающего страха. Мрак — похороны — в голове мгновенно выстроилась цепочка ассоциаций. Она принялась себя успокаивать, призвала все свое мужество и предприняла попытку шевельнуть другой рукой. Мэриан слегка подвинулась и задела плечо, явно мужчины. Она нащупала грубую ткань, крепкие мускулы и почувствовала ответное движение. Блаженство испытанного облегчения измерить было бы невозможно. Движение означает жизнь — значит, ей не придется находиться совершенно одной в темноте рядом с умершим человеком. Мужской голос произнес:

— Я рядом. Не бойтесь.

Это был самый прекрасный звук, который она когда-либо слышала. По сути, хоть голос был и приятным от природы, но звучал довольно сдавленно из-за удушливых клубов пыли. Она спросила:

— Где мы?

— Под теми обломками, что остались от поезда. Нас непременно вытащат. Вы в порядке?

Она не знала, поскольку еще не думала об этом. Она тут же попыталась выяснить, вцепившись в его плечо и пробуя, может ли она двигаться. Через мгновение она ответила:

— Думаю, что все в порядке. Я могу слегка пошевелить рукой или ногой, но не могу подняться или повернуться — что-то сверху мешает.

— Да и в этом нам здорово повезло. Здесь яма — в нее-то мы и угодили. К счастью, мы оказались здесь первыми. Дверь открылась, и нас выбросило из поезда прежде, чем он рухнул сверху. Я находился в коридоре, прямо напротив вашего купе. Я схватил вас, и мы упали вместе. Мы на дне ямы. Над нами очень много всякого хлама, так что может потребоваться какое-то время, чтобы достать нас, но с нами все будет в порядке.

Как только его голос затих, она начала воспринимать звуки, которых раньше не слышала. Они, должно быть, были и раньше, но не достигали ее сознания — шаги, голоса, лязганье металла по металлу, глухие удары, стоны, чей-то плач и — всего один раз — пронзительный, леденящий кровь вопль. Все эти звуки, казалось, доносились откуда-то издалека, не то чтобы с какого-то расстояния, но отдаленно. Ощущение собственной оторванности от окружающих не только не пропало вследствие несчастного случая, но только усилилось. Казалось, все ее мысли и чувства рождались по ту сторону какой-то расплывчатой границы, делавшей все вокруг нереальным.

Она издала глубокий вздох. Был ли он услышан или почувствован, она не знала. Она все еще держалась за ткань его пальто. Его левая рука тотчас поднялась и обхватила ее запястье, проверяя пульс. Затем, оставив это занятие, он взял ее за руку.

— Вы в полном порядке. Нам нужно просто потерпеть некоторое время. Вы можете убрать свою руку, если хотите, но вы слегка продрогли, и мне кажется, если держаться за кого-нибудь, это, возможно...

Она сказала: «Да, — и после продолжительной паузы, — спасибо вам».

Сейчас не следовало размышлять о том, каково бы ей пришлось, окажись она в одиночестве. Она обрадовалась, когда он вновь заговорил.

— Что ж, у нас уйма времени, которое нужно как-то скоротать. Кстати, они знают, что мы здесь, так что вам не о чем беспокоиться, Я звал на помощь, и какой-то человек подошел и поговорил со мной, как раз перед тем, как вы пришли в себя. Они не смогут разобрать завал, пока на место не приедет аварийная команда. Хорошо, что здесь достаточно воздуха. О чем бы вы хотели поговорить? Меня зовут Ричард Каннингем, и я писатель. Пишу романы, пьесы, стихотворения.

Он слышал, как она опять издала глубокий вздох, но на этот раз он оказался короче.

— Вы написали «Шелестящее дерево».

— Да.

— Я читаю книги, когда могу себе это позволить, — у меня так мало свободного времени. А моя сестра много читает. У нее слабое здоровье, и она не может подыскать себе работу. Я уже много лет беру книги в библиотеке по абонементу. Она глотает их одну за другой, и я за ней не поспеваю — совсем нет времени. Но «Шелестящее дерево» я прочла. Мне очень понравилось.

— А почему у вас совсем нет времени? Чем вы занимаетесь?

— Я работаю в риэлтерской конторе в Норвуде. Мы там живем.

— Кто это мы?

— Мы с сестрой и ее муж — когда он с нами.

Он повторил последние слова.

— Когда он с нами. Почему он бывает не с вами?

— Он актер. Разъезжает вместе с гастролирующей труппой — на месте ему не сидится.

— Вот как?

— Да. Им не следовало жениться. Ей было восемнадцать, ему — двадцать. Он работал в банке, но это его тяготило. Он считал, что судьбой ему предначертано творить чудеса на сцене. Он неплохой тенор, к тому же, довольно красив. Поначалу он легко получал маленькие роли, а впоследствии уже не так легко. Сестра не из сильных людей. Не в этом, собственно, дело, но это ее сломило.

Со странными интонациями в голосе он спросил:

— Значит, кормилец в семье — вы?

— Больше некому.

Было в этом разговоре что-то сродни чудному сновидению. Они лежали в темноте — двое незнакомцев — сцепившись руками. Пережитое потрясение и чувство страха разрушили барьер, возведенный общепринятыми нормами поведения. Казалось, будто они читали мысли друг друга и можно спросить о чем угодно и сказать все, что хочешь, с полной откровенностью, не требующей оправданий, причин, поводов, предлогов. Даже впоследствии, оглядываясь на произошедшее, Мэриан Брэнд находила ситуацию естественной. Они никогда не встречались прежде и никогда не встретятся потом. Они были на волосок от гибели. А сейчас лежали в темноте и держались за руки. Она рассказала ему о том, о чем никому и никогда раньше не рассказывала. Время от времени возникали продолжительные паузы. Пару раз на нее накатывало головокружение, но оно проходило. Если они молчали слишком долго, темнота подступала совсем близко. Иногда он задавал вопросы. Всякий раз, когда это случалось, у нее появлялось чувство, что ответ важен для него.

Когда она воскликнула с удивлением: «Но это же очень глупо!» — он рассмеялся.

— Люди не глупые. Это мое ремесло. Что бы они ни делали и какими бы причинами при этом ни руководствовались, их поступки могут быть шокирующими, оскорбительными или поразительными, но никогда — глупыми. А если кому-то так кажется, то это потому, что он сам глуп — один из бригады тех, «чье прикосновение все обращает в пыль», — он резко сменил тему. — Значит, все заботы легли на ваши плечи. Больше родственников у вас нет?

— Раньше не было. Мой отец был в ссоре со своими родными. Полагаю, вы бы его назвали «перекати-поле». Мы объездили весь мир: Франция, Италия, Африка, Аргентина, Калифорния, Нью-Йорк. Временами мы жили на широкую ногу, временами бедствовали. Мы вернулись в Англию, когда умерла мама. Мне было десять лет. Нас с Инной отдали в школу в Норвуде, а папа опять уехал.

Она произнесла все это не одним духом. Полное предложение, затем три-четыре слова, потом еще два или три. Паузы, казалось, не имели ничего общего с эмоциями, они просто повисали в воздухе. Она могла умолкнуть, чуть погодя вновь заговорить и опять остановиться. Словно разговаривала во сне. Возможно, именно с целью разбудить спящую он отрывисто спросил: