Почему? Этот вопрос постоянно беспокоил его. Где-то скрывалась тайна. Шимрод не понимал, каким образом Тамурелло мог извлекать выгоду из создавшейся ситуации; если голубому огоньку можно было доверять, чародей не покидал Фароли.

Меланкте не проявляла желания делиться информацией, а Шимрод был слишком горд, чтобы сбросить маску вежливого самообладания и задавать неудобные вопросы.

Изредка, во время очередной беседы, Шимрод, словно невзначай, вставлял замечания, призванные выудить дополнительные сведения, но Меланкте отвечала на них непонимающим взглядом — а если он настаивал, уклонялась или даже снова обвиняла его в чрезмерной интеллектуальности: «Когда мне нужно что-нибудь сделать, я это делаю. Если у меня чешется нос, я не занимаюсь мучительным анализом возникшей проблемы вместо того, чтобы почесать нос!»

«Чеши нос столько, сколько тебе заблагорассудится», — суровоснисходительным тоном откликнулся Шимрод.

Мало-помалу присутствие Меланкте теряло обаяние новизны, тогда как ее любвеобильность, напротив, проявлялась все настойчивее, словно она не могла представить себе иных развлечений — ив конце концов стала настолько превосходить возможности Шимрода, что тот не находил себе места от стыда и смущения. Конечно, если бы он захотел, он мог бы воспользоваться вспомогательными средствами — например, эликсиром под наименованием «Урсус», шутливо намекавшим на способность созвездия Большой Медведицы круглосуточно оставаться в возвышенном положении на небосклоне. Шимроду известно было также популярное среди колдунов заклинание «Феникс», позволявшее достигать того же результата.

Шимрод отказывался от применения снадобий и заговоров — по нескольким причинам. Прежде всего, Меланкте и так уже отнимала у него больше времени, чем он рассчитывал ей уделять, и при этом поглощала значительную долю его энергии, нередко погружая его в состояние утомленной апатии, несовместимой с необходимостью непрерывного бдительного наблюдения за Тамурелло. Во-вторых — что оказалось для Шимрода полной неожиданностью — пресные совокупления, не прикрашенные ни юмором, ни взаимной симпатией, ни изяществом скромности, довольно скоро потеряли первоначальную привлекательность. Наконец, в голову Шимрода все чаще закрадывались подозрения — он не был уверен в том, что удовлетворяет Меланкте как в количественном, так и в качественном отношении. Самолюбие не позволяло Шимроду согласиться с этой мыслью: заслужив похвалы нескольких других любовниц, неужели он не мог утолить зуд одной ненасытной красавицы?

Прошел месяц, за ним другой. Каждое утро, покончив с одним или двумя эротическими эпизодами, Шимрод и Меланкте лениво завтракали овсяной кашей со сливками и свежей красной смородиной или, в зависимости от настроения, блинами со сливочным маслом и вишневым вареньем или медом, за которыми следовали вареные всмятку яйца с ветчиной и кресс-салатом и, как правило, полдюжины жареных на шампуре перепелок, пара запеченных в духовке, только что выловленных форелей или лосось под шубой с укропом — конечно же, со свежеиспеченным хлебом, парным молоком и лесными ягодами. Два бледных сильвана[13] готовили и подавали блюда, вовремя убирая использованные тарелки, чашки и деревянные подносы.

После завтрака Шимрод иногда направлялся в лабораторию, но чаще всего дремал часок-другой на диване, пока Меланкте бродила по лугу. Порой она сидела в саду, перебирая струны лютни и производя тихие отрывистые звуки — Шимрод не улавливал в этих наигрышах никакой закономерности, но они, судя по всему, доставляли Меланкте удовольствие.

Проведя два месяца под одной крышей со своей любовницей, Шимрод находил ее настроения столь же загадочными, как и в день ее прибытия. У него выработалась привычка искоса наблюдать за ней — с любопытством и недоверием. Эта слежка явно ее раздражала. Однажды утром она скорчила гримасу и капризно спросила: «Ты не отрываешь от меня глаз, как птица, собравшаяся клюнуть насекомое. Зачем ты это делаешь?»

Шимрод не сразу нашелся, что ответить: «Я на тебя смотрю главным образом потому, что мне нравится на тебя смотреть. Прекраснее тебя нет никого на свете!»

«Никого или ничего? — пробормотала Меланкте, скорее размышляя вслух, нежели к сведению Шимрода. — Я не уверена в своей одушевленности. Не уверена даже, что я вообще существую».

Шимрод отреагировал шутливым разглагольствованием, также раздражавшим Меланкте, хотя и не настолько, насколько ее возмущали претенциозные логические умозаключения: «Ты живешь — в противном случае ты была бы мертва, а я оказался бы некрофилом. Это не так — следовательно, с грамматической точки зрения ты представляешь собой одушевленный объект. А если бы ты не существовала, твоей одежде — этой свободной крестьянской блузе и бежевым бриджам — было бы не на чем держаться, и они валялись бы на полу. Я выражаюсь достаточно убедительно?»

«Тогда почему я не отражаюсь в зеркале?»

«А ты смотрела в него в последнее время?»

«Нет — боюсь, что увижу что-нибудь ужасное. Или опять ничего не увижу».

«Зеркало отражает твое представление о себе. Ты не видишь свое отражение, потому что Тамурелло лишил тебя собственной воли, чтобы полностью тебя контролировать. Таково, по меньшей мере, мое предположение. Но ты отказываешься в этом признаться, и я не могу тебе помочь».

«Совет мужчины мне только повредит», — отвернувшись, Меланкте смотрела куда-то вдаль, поверх цветника и зеленого луга; не подумав, она, возможно, сказала больше, чем хотела сказать.

Шимрод нахмурился: «Почему же?»

«Потому что так устроен мир».

Шимрод промолчал; через некоторое время Меланкте воскликнула: «И все равно ты за мной следишь!»

«Да, слежу — с изумлением. Теперь, по крайней мере, я начинаю догадываться о том, чего ты не рассказываешь. Интересно, что еще я о тебе не знаю? Думаю, рано или поздно я разгадаю эту головоломку».

«Ты только и делаешь, что ломаешь голову! Будто весь мир помещается у тебя в голове — извращенная, мертворожденная иллюзия, созданная по образу и подобию Шимрода! Что ты на самом деле понимаешь?»

«Проще всего было бы ограничиться рассмотрением вопроса о твоем присутствии в Трильде. Тамурелло прислал тебя сюда, чтобы ты меня отвлекала. Это очевидно, ты этого не отрицаешь. Не так ли?»

«Ты ничему другому не поверишь, что бы я тебе ни говорила».

«Лукавый ответ! Конечно, я ошибаюсь. Ты уклоняешься, чтобы снова меня одурачить. Чему здесь удивляться? Ты уже дурачила меня раньше — теперь я хорошо тебя знаю».

«Ничего ты не знаешь, ничего даже не подозреваешь! У тебя нет ни малейшего представления о том, что на самом деле происходит. Ты умеешь только рассуждать. Даже когда мы лежим, обнявшись, я слышу, как у тебя в голове вертятся и складываются пустопорожние рассуждения!»

Пораженный этим взрывом ярости, Шимрод только развел руками: «Тем не менее, я наконец тебя понял».

«Поздравляю! Неподражаемый гений! Неистощимый источник чистого разума!»

«Твои представления не соответствуют действительности! Тебе пора осознать свою ошибку. С моей стороны было бы бессердечно объяснять тебе все в подробностях — особенно сейчас, когда ты сердишься. Ты победила на эротическом фронте — воплощение женственности повергло в прах ненавистное мужское господство! И с чем ты осталась после этой победы? С пустыми руками. О чем тут еще говорить?»

«Нет уж, ты зашел слишком далеко! — ударила кулаком по столу Меланкте. — Объяснись начистоту!»

Шимрод пожал плечами: «Ты решила больше не петь по ночам с исчадиями ада; ты решила вернуться в общество людей — но как только ты имеешь дело с людьми, тебе приходится волей-неволей вы-поднять функцию, которую в тебя заложила Десмёи. Я заявился к тебе во дворец, что пробудило к жизни встроенный в тебя механизм мести. Подозреваю, что по отношению ко мне ты ощущала странные, противоречивые чувства, смесь влечения с отвращением. Так или иначе, я стал первым олицетворением твоего врага, твоей первой жертвой. Удалось ли тебе меня уничтожить? Суди сама. К этому могу прибавить только одно: ты способна терпеть Тамурелло только потому, что на самом деле он не мужчина — а следовательно, согласно твоей врожденной функции, не может быть настоящим врагом». Шимрод поднялся на ноги: «А теперь прошу меня извинить — в последнее время я слишком часто пренебрегал своими обязанностями, и у меня накопилось много дел».