Призраки всегда интересовали Артура Конан Дойла (1859–1930), хотя его взгляды на них претерпели кардинальные изменения. В рассказе «Подлинная история о привидениях Горсторпской усадьбы» (1877) юный писатель устами Тома Халтона делит всех людей на «тех, кто открыто заявляет, что не верит в привидения, хотя до смерти их боится, и тех, кто допускает возможность их существования и не остановился бы ни перед чем, лишь бы их увидеть». Таким образом, и через сто лет после замечания доктора Джонсона страх служит доказательством существования призраков. Что же касается стремления увидеть привидение, оно быстро улетучивается у тех, кто с ним встречается, подобно героям рассказа.

В остальном позиция Халтона весьма противоречива. Например, он утверждает, что не настолько глуп, чтобы верить в «души грешников, которые под бременем страшных проклятий в извечно лязгающих цепях совершают свои ретирады по подвалам, чердакам и черным лестницам», и делает вывод: «Когда человек умирает, над ним более не властны заботы и невзгоды этого мира… остается одно только эфирное тело». Однако тут же упоминаются «чувства возвышенные», питающие «лишенный телесной оболочки бесплотный дух», и «темные страсти», висящие «на несчастной душе тяжким бременем, цепляясь за прах»[48].

Вскоре Конан Дойл уклоняется в скептицизм и даже раньше Джерома сочиняет пародию на мистический жанр — рассказ «Тайна замка Горсторп Грэйндж» (1883). В нем он нарочно использует название усадьбы (Goresthorpe Grange) из своего раннего рассказа. Но теперь ее хозяину являются не настоящие, а иллюзорные призраки, вызванные хлоралом, которым его напоил шарлатан Абрахамс, тем временем спокойно ограбивший дом. Бредовые видения заключают в себе дорогое сердцу спиритуалиста «незримое ничто», преисполненное электричества и магнетизма и убивающее собак (уже тогда стали замечать, что собаки боятся призраков, а кошкам они нравятся); злобную старуху, обрушивающую на людей проклятия (из рассказа Вальтера Скотта[49]); благородного кавалера, жертву родового преступления; бесформенный дух, издающий оглушительный хохот (пародия на пародию, что подтверждает отсылка к Диккенсу); убийцу с кинжалом, специалиста по затерянным сокровищам; прекрасную скорбящую деву, жертву несчастной любви. В отличие от рассказа Джерома здесь присутствует вылезший из гроба тощий скелет в саване с капюшоном. Он назван «американским страшилищем» по ассоциации с творчеством Эдгара А. По, который все же предпочитал таким мертвецам томных призрачных женщин. Очевидно, «глубоко сидящие в глазницах злобные глаза» и отвисшая нижняя челюсть, обнажающая «сморщенный, съежившийся язык и два ряда черных, щербатых клыков»[50] — плоды фантазии самого Конан Дойла.

Впоследствии он издал несколько действительно пугающих рассказов о призраках и чудовищах, далеко выходящих за рамки общепринятых шаблонов. Среди них отметим «Номер 249» (1892), «Лисий король» (1898), «Ужас расщелины Голубого Джона» (1910), где описано реальное место в Дербишире, и «Задира из Броукас Корта» (1921).

 Мистер Мелоун видит дух своей матери. Иллюстрация к роману Артура Конан Дойла «Страна туманов» (1925). В фантазиях спиритов гуманистические настроения вновь усилились. Теперь призраки готовы кинуться в объятия живых

На почве увлечения спиритизмом писатель вернулся к своей юношеской идее о чувствах и страстях привидений, открыв своеобразное чистилище, куда поместил человеческие души, подвластные мирским привязанностям, как благородным, так и низменным. Одни из них нейтральны по отношению к живым, другие несут в себе добро — их «держит у земли благодарная память потомков»[51], третьи преисполнены отрицательной энергии и крайне опасны для медиумов.

Конец викторианской эпохи ознаменовался всплеском мистических переживаний, постепенно схлынувшим в 1920-х гг. За короткий срок были созданы лучшие литературные произведения английской мистики. Среди авторов начала столетия выделяются братья Бенсон, Элджернон Блэквуд, Артур Мейчен и М.Р. Джеймс.

Призраки, описанные Эдвардом (1867–1940) и Робертом (1871–1914) Бенсонами, в большинстве своем человечны, хотя братьям принадлежит ряд замечательных наблюдений за потусторонним миром. Эдвард с трудом отрешается от научной терминологии, проводя аналогию с беспроволочным телеграфом и сравнивая тех, кто видит призраков, с приемниками, «время от времени ловящими на вечных волнах эмоций нескончаемые сообщения или отрывки таких сообщений, которые громко звучат для имеющих уши или материализуются для имеющих глаза»[52]. Позднее писатель выразился яснее, охарактеризовав мир привидений как «единственно подлинный и реальный мир», в котором «прошлое, настоящее и будущее неотделимы друг от друга» и «представляют собой единую точку в вечности, воспринимаемую целиком и со всех сторон сразу». Когда «оболочка праха» приоткрывается, люди «обретают способность видеть и познавать»[53].

Вследствие совмещенности временных пластов человеку являются мерзкие создания, принадлежащие, в частности, «к самым простейшим организмам, давно исчезнувшим с лица Земли», подобно, например, огромному фосфоресцирующему слизняку, обладающему «способностью сгущать вокруг себя тьму»[54]. Эти твари одновременно и материальны, и призрачны по своей сути.

Роберт Бенсон в принципе соглашается с Конан Дойлом в том, что сильнейшие человеческие страсти — ненависть, гнев, ужас, раскаяние — могут образовывать «мощный энергетический заряд», способный материализоваться при определенных обстоятельствах. Но зачем искать квазинаучные обоснования появления призрака, когда католичеству давно известно о душах преступников, прикованных к какому-либо месту и вынужденных «замаливать свой тяжкий грех, скорбя, ища прощения и не получая его»?[55]

Элджернон Блэквуд (1869–1951) тоже говорит о силах, сохраняющихся после смерти и функционирующих на бессознательном уровне. Если они принадлежат волевому и сильному человеку, их воздействие ощущается довольно долго. Но этого недостаточно для появления привидения! Лишь соединившись со злобными потусторонними сущностями, человеческие силы «могут жить бесконечно и увеличивать свою мощь до невообразимых пределов». Наконец-то удалось различить человеческое и нечеловеческое! Блэквуд, возможно, сам того не ведая, очень близок к древнему пониманию природы призраков. Вслед за Эдвардом Бенсоном он прозревает иную сферу бытия, находящуюся рядом с нашей сферой. В ней «хаотично дрейфуют канувшие в Лету столетия. Это земля мертвых, их убежище, край, густо заселенный и кишащий чудовищными видениями»[56].

Только злые чувства, убежден Блэквуд, создают призраков: «Кто слышал о заколдованных местах, где творились бы благородные дела, или о добрых и прекрасных призраках, разгуливающих при лунном свете? К сожалению, никто. Только порочные страсти обладают достаточной силой, чтобы оставлять после себя долговечные следы, праведники же обычно холодны и бесстрастны»[57]. Сказки о доброжелательных и вежливых привидениях остались в прошлом.

Писатель исследует и призрак самоубийцы, обойденный вниманием викторианцев. Давно подмечено, что люди кончают с собой не из ненависти к жизни, а от избытка внимания к ней, приходя в отчаяние от несоответствия своих устремлений существующему порядку вещей. Согласно закону материализации чувств логично ожидать того, что эти устремления будут всячески притягивать дух самоубийцы к земле (вспомним «видимое», удержанное призраками Сократа). Его дух «блуждает в потустороннем, жестоко мучаясь, покуда не вселится в чье-нибудь тело, обычно в лунатика или слабоумного, которые не могут противиться страшному вторжению»[58].