Ну, и они пришли к выводу, что надо им разъехаться. Вернее, если уж точно говорить, это мама моя пришла к такому выводу. И она хотела, чтобы и я и Курт остались с ней. Не знаю, что он ей на это сказал, но думаю, что особенно он не спорил.

Вот. Ну, прошло несколько дней. Я старался поменьше бывать дома. Потом они как-то вместе ходили к адвокату. Оказывается, надо подписывать гору разных бумаг, если люди расходятся. Насчет дома, и насчет машины, и насчет детей, и насчет всего того барахла, какое есть в доме.

И еще об уплате денег на детей, если они с тобой не остаются.

А однажды, представляешь, пастор к нам заявился. Сказал, что хочет попробовать их примирить. Это уж вообще бред какой-то, они, по-моему, и в церкви-то ни разу не были с самой свадьбы. Ладно бы еще, он собирался строить церковь или дом, чтобы мой родитель мог получить там работу, тогда бы этот пастор, может, и правда сумел помочь. А так единственным результатом было то, что меня послали в булочную за сдобами и печеньем к кофе.

Потом они еще раз ходили к адвокату и когда вернулись от него домой, то были уже официально разведены. Вернее, не окончательно разведены, но получили вроде как испытательный срок: пока еще они считаются женатыми, но могут уже разделиться и разъехаться. А если потом они передумают и захотят все же остаться мужем и женой, то могут просто съехаться опять, и все.

Мама, я и Курт, мы, собственно, могли бы уже тогда переехать. Да только нам некуда было переезжать. Бестолковщина началась жуткая. Мама спала в большой комнате — она, кстати сказать, спала там с того самого вечера.

А дом мы должны были продать, и у нас без конца толклись какие-то кретины, которые осматривали все комнаты, и открывали все стенные шкафы, и долдонили что-то такое про деньги, кредиты, рассрочки — я во всем этом ни черта не смыслил. Я только видел, что мама все больше и больше стареет. Утром уйду в школу, а потом днем вернусь, посмотрю на нее, а она еще больше постарела. И таблетки какие-то глотать начала. А родителя почти никогда не: бывало дома. Мы перестали ждать его по вечерам. Но часто просыпались, когда он приходил. Иногда он орал на маму и ругался, но мы никогда не слышали, чтобы он ее ударил.

В конце концов мы сняли квартиру. Старую и паршивую, но мы и такой были рады. И вот тут настало время делить все наше барахло. Тут-то они и устроили перепалку из-за пианино. Господи спаси и помилуй! Хорошо, что оно досталось отцу, у нас просто места для него нет. Зато цветной телевизор мы взяли себе. Родителя все равно никогда нет дома, так на что ему сдался телевизор?

Ну вот, значит, заказали мы перевозочную машину с грузчиками и перевезлись сюда. Сами-то мы, мама, я и Курт, ехали на такси. Нам такая роскошь, конечно, не по карману, но на наш несчастный дом в конце концов нашелся покупатель, так что мы знали, что скоро получим какие-то деньги.

Родитель стоял у калитки, когда мы уезжали. Он уже успел хорошо поддать, хотя это было еще до обеда. Он не помахал нам, когда мы поехали; впрочем, и мы ему тоже не помахали. Но мама обернулась назад и посмотрела через заднее стекло. А потом сказала:

«Бедный Карл! Ты ведь только хотел строить дома». — И заплакала.

Дождь, между прочим, лил как из ведра все время, пока мы ехали.

Ну вот, такая вот история. И сделать ничего нельзя было. Так уж получилось. Но сейчас стало получше. Мама опять работает. Нажимает ногой на педаль, не то рукой на кнопку — или что уж она там делает. Как нажмет, так выскакивает какая-то пластмассовая штуковина. И мама теперь уже не такая старая, как была тогда.

Но только знаешь, как я скучаю по нашим воскресным прогулкам с отцом!»

Я сидел и барабанил пятками по помойному баку. Петер молчал, и я тоже молчал. И все больше мерз.

Потом я спрыгнул на землю.

«Ну ладно, — сказал я. — Поздно уже. Пора домой, мне картошку надо чистить. Мы теперь с Куртом по очереди чистим».

И я пошел. Дойдя до ворот, я остановился и оглянулся. Петер все еще сидел на месте.

«Кстати, — сказал я, — сегодня у нас домашние котлеты с жареным луком. Те же котлеты, с которых я начал, помнишь?»

И я пошел дальше. А про себя подумал: «Те же, да не те. Но Петеру этого все равно не понять».