Справа, в десяти метрах от трибуны, расположился дивизионный духовой оркестр. В его составе было семь трубачей и один барабанщик. Дирижировал худой седенький старшина в куцей шинели и глянцевитых крагах.

Командир дивизии Шмелев, одетый в кожанку с барашковым воротником, в смушковой папахе, красиво заломленной назад, не спеша поднялся по скрипучим ступенькам, вскинул руку:

— Товарищ генерал! По вашему приказанию дивизия для строевого смотра построена!

— Все готово? — глянул из–под роговых очков генерал.

— Так точно! Прикажете начинать?

— Начинайте.

Комбриг Шмелев махнул рукой. Оглушительно звякнули медные тарелки, ударил барабан, оркестр заиграл марш. По рядам и колоннам из края в край прокатилась команда:

— К торжественному маршу! По–ротно! Первый батальон прямо!.. Остальные напр–р–р-раво! Ша–гом… арш!

Под сотнями ног загудел плац, лес штыков качнулся и двинулся вперед. Держа строгое равнение направо, полки дивизии — рота за ротой, батальон за батальоном с криком "ура!" проходили мимо трибуны, над которой развевалось красное полотнище с надписью: "Выше уровень строевой подготовки!"

Когда проходили первый и второй батальоны, генерал Ломов довольно улыбался. От нахлынувшего восторга он Даже покачивался на носках в такт музыке, словно сам шел в строю. Но вдруг лицо его помрачнело, в серых выцветших глазах мелькнул гнев.

— Черт знает что такое! Вы посмотрите, посмотрите на этот строй! На что похоже? Как это назвать?

Шмелев присмотрелся, куда указывал пальцем генерал, и увидел знакомую картину. У одного бойца размоталась обмотка, на нее то и дело наступал идущий сзади, и бедняга, сгорая от стыда, шагал, как спутанная лошадь. Радуясь за бойца, который даже в этом трудном положении не нарушил строя, не подвел товарищей, Шмелев улыбнулся. Это заметил генерал.

— Чему вы радуетесь? Плакать надо! — язвительно процедил он сквозь зубы.

— Да, — вздохнул Шмелев. — Вы правы, товарищ генерал. Грустно смотреть на солдата в обмотках. Сапоги бы пора…

— Сапоги? Лапти им, а не сапоги. В сапогах уметь надо ходить. А это что за шаг, что за хождение? Ног ни черта не слышно. А оркестр? Вы послушайте, что играет этот оркестр? Вместо военного марша, краковяк какой–то. Дирижера ко мне! Ди–ри–же-ра! — трубным голосом закричал генерал.

Дирижер наметом кинулся к трибуне, запыхавшись, взбежал по ступенькам, поднес трясущуюся руку к ушанке.

— Т–т–то–варищ ге–ге–не–рал! Д–д–ди–рижер д–д–дивизии… я–я–вил–ся!

— Вы что играете? Потешить нас захотели?

— М–м–арш. "Г–г–ге–рой", т–то–варищ ге–ге–нерал.

— Какой, к дьяволу, герой, когда это краковяк, смешанный с панихидой! Марш мне играть! Марш! Настоящий — суворовский, военный. Чтоб за душу брало, чтоб ноги сами шли. Понятно?

— Т–т–так т–т–точно! П–п–п…

— Ступай на место! — махнул рукой генерал. — Распыкался тут… Играть надо, а не пыкать.

Побледневший, перепуганный до смерти седенький старшина скатился с трибуны и, спотыкаясь, побежал к оркестру.

— Постройте мне полки буквой "П", — приказал генерал и, слегка улыбаясь, взглянул на командира дивизии. — Я покажу вам, как ходить надо. Я научу вас строевому шагу.

Через несколько минут личный, состав стрелковых полков был выстроен на плацу буквой "П".

Звеня серебряными, тоненькими, как женская заколка, шпорами, генерал Ломов вышел на середину строя, сухо кашлянул в кожаную перчатку.

— Гм… Да-с! Плохо! Очень плохо ходите, товарищи! — начал он, то и дело повторяя слова, желая, чтобы их непременно запомнили бойцы. Порадовать высшее командование вам нечем. Равнение у вас еще туда–сюда сносно… Выправка тоже сравнительно ничего… Но что касается ноги, то ее нет. Да, нет. Вместо того чтобы поднимать ее выше носа, печатать шаг, вы с трудом отдираете ногу на десять, максимум на пятнадцать сантиметров. А почему так происходит? Да потому, что вы явно недооцениваете строевой шаг. Да, недооцениваете. А недооценивать его нельзя!

В этот момент полковник Гнездилов стоял в кругу штабных командиров. В душе он радовался, что мысли генерала совпадают с его мыслями, и он не удержался, чтобы не высказать слова восторга вслух. И генерал услышал это, оглянулся, слегка наклонив голову:

— Вы что–то имеете сказать по ходу смотра?

— Нет–нет, товарищ генерал! — отчеканил Гнездилов. — Ваша речь очень правильная. Будущая война без строевого шага немыслима!

Генерал кивнул полковнику и снова обернулся к строю, посуровел:

— А вот они этого не понимают. Поэтому меры нужны самые быстрые и крутые. На строевой шаг надо подналечь, товарищи. Его надо отрабатывать, не жалея ни пота, ни сил. Это сейчас самое главное!

Заложив руки за спину, генерал прошелся по плацу, остановился и сказал:

— А сейчас, товарищи, я вам покажу, как надо ходить бойцу Рабоче—Крестьянской Красной Армии. Покажу, какой должна быть его железная поступь.

Сказав эти слова, генерал Ломов, подобно петуху, готовому кинуться в драку, расправил плечи, выпятил грудь, подоткнул под ремень полы шинели, кивнул оркестру и, подкинув ногу до подбородка, ударил каблуком по насту. Под звуки суворовского марша "Солдатушки — бравы ребятушки" Ломов сделал еще один взмах ногой, тотчас грациозно выбросил другую, но поскользнулся и упал. Строй ахнул и замер в оцепенении.

К распластавшемуся генералу первым кинулся полковник Гнездилов. Но опоздал. Ломов успел сам подняться. Стряхивая снег с шинели, он зло бормотал:

— Бездельники! Идиоты! Нет бы песком посыпать! Боитесь — руки отсохнут. Чтоб вам!..

— Прошу прощенья, товарищ генерал, — вкрадчивым голосом произнес Гнездилов. — Разберусь, накажу. По всей строгости! Разрешите шинельку… Почищу… Шпора согнулась. Но ничего… Мы ее сейчас… Вот так… Вот и порядок.

Но порядка уже не было. Бравурное настроение генерала померкло. Он поправил на носу очки и, не глядя на окружающих, прихрамывая на правую ногу, заковылял по направлению к штабу.

Поутру капитана Семушкина опять вызвали в штаб. "Как будто на мне свет клином сошелся", — в сердцах подумал он, шагая по хрустящей, как раздавленное стекло, наледи. С ночи поджимавший мороз еще держался, но уже по дыханию влажного прибалтийского ветра, по тому, как румянилось взошедшее солнце и под его лучами обмяк, побурел снег, угадывалось, что через час–другой, по крайней мере к обеду, набухнут и поля и дороги. Денек обещал быть веселым, но это не поднимало у Семушкина настроения. Вчера поговаривали, что выедут на учения, а каких трудов стоит при такой слякоти колесить по полям, копать землю! Уж лучше бы перенесли выезд на более удобное время, когда наладятся дороги. "Ну и погода здешняя, — с недовольством думал он. — Декабрь, а на дворе чертовщина творится — и зимы нет, и на весну не похоже".

В штабе, в кабинете комдива, капитан увидел только старших командиров и, как ни напрягался, не мог одолеть смущения — доложил сбивчиво. Пожилой, с сединками на висках и шрамом под ухом, чего раньше, на смотру, капитан не заметил, генерал Ломов косо поглядел на него и, ни слова не говоря, отошел к окну. Постоял немного, обернулся, сказал с едва заметным пренебрежением в голосе:

— Если вчера на смотру осрамились, то… — генерал взглянул на командира дивизии, — надеюсь, товарищ Шмелев, покажете нам искусство тактики. Не правда ли? — И он подмигнул представителю генштаба, как бы подогревая этим уязвленное самолюбие командира дивизии.

Шмелев будто не заметил скрытой насмешки. Без всякого намерения ответить генералу колкостью, он заметил:

— Ходить на плацу парадным шагом — нет худшего обмана. А вот в деле…

Генерал свел кустистые брови.

— Ох, уж эти мне новаторы! Вечно свое упрямство показывают… То им планы не нравятся, то вот строевую подготовку заваливают. Словно только одни они и пекутся о боевой готовности армии. Но разве нам, вот уважаемому товарищу из генштаба, наконец самому наркому не ясно, куда направлять усилия? — угрюмо спросил Ломов, шагая по кабинету.