— Здорово ты нас окрестил! — рассмеялся Шмелев.

— Простите, не заметил… — извинился Семушкин, а про себя подумал: "Тут во тьме болото месишь, а они с фонариком… А потом возьмут на заметку и тебя же обвинят".

— Ну что, в тупик зашли? — спросил генерал.

— Так точно, товарищ генерал. Болото…

— И что же вы решили?

— Будем преодолевать…

Семушкин сказал это с такой убежденностью, что генерал сразу оживился. Он спросил, каким способом капитан намерен провести колонну через топи.

— Способ обычный, товарищ генерал, — без тени иронии ответил Семушкин. — Засучим рукава, возьмем в руки лопаты, топоры, нарубим хворосту… Разрешите начинать?

— А это у своего комбрига спросите, — кивнул генерал и отошел в сторону.

Шмелев увидел напряженный взгляд Семушкина, потом посмотрел на Кострова — глаза их выражали нерешительность. "Когда человека хотят научить плавать, его обычно окунают с головой", — подумал комбриг и приказал двигаться через болото.

Ничего не видя в темноте и поеживаясь от холода, генерал Ломов зашагал к штабной машине. Шмелев хотел было позвать и представителя генштаба, но тот сказал, что пойдет вместе с бойцами.

Шмелев тоже забрался в штабную машину, и теперь ему ничего не оставалось, как руководить переправой с помощью рации. Вскоре Семушкин доложил, что завалилось в яму одно орудие, потом увязли два грузовика.

— Надо же! Такое невезение, — словно ища сочувствия у генерала, проговорил Шмелев.

Но Ломов не внял его словам. Тогда Шмелев достал портсигар и предложил ему папироску.

— Не курю, — сухо ответил Ломов.

При свете не сразу загашенной спички Шмелев увидел его хмурое лицо, сдвинутые брови. "Злится", — подумал Шмелев. Состояние генерала передалось и ему.

Капитана преследовала одна беда за другой: почти все колесные машины увязли, пушки пришлось тянуть на руках…

— Не медлите, — поторапливал Шмелев. — Уже наступает рассвет!..

— Разрешите атаковать без орудий сопровождения? — запросил упавшим голосом Семушкин.

— Атакуйте! — приказал комбриг.

После недолгой паузы, когда Шмелев снял меховой шлем с наушниками и вытер вспотевшую шею, генерал спросил:

— Как, и вы разрешили атаковать без артиллерии?

— Да, разрешил.

— В каком это уставе записано?

— Но, товарищ генерал…

— Бросьте, комбриг, мудрить! Это вы так понимаете искусство тактики? Новшество свое вводите? — в упор взглянул на него Ломов.

Шмелев не возразил, хотя в душе оставался при своем мнении. Он старался понять Ломова. "Откуда это у него берется? Всех поучать, поносить. Власть иных портит, сядет такой в кресло и думает, что только он один умный".

Шмелев готовился к неприятному объяснению с генералом.

Ветер переменился, потянул с севера и, сбивая снежную порошу, пластал ее низко по земле. Чтобы добраться до зимнего лагеря, разбитого в лесу, пришлось делать огромный крюк, и пока Ломов и Шмелев пробирались через ольховые заросли, тряслись по кочкам и пням старой поруби, застревали и выталкивали машину из сугробов, — учения кончились.

Отвалившись на переднее сиденье, Ломов всю дорогу молчал, даже ни разу не обернулся. "Злится. Только заикнись против — будет рвать и метать", — подумал Шмелев и неуступчиво молчал. В свою очередь и Ломов думал о нем недобро. То, что предстало его глазам на плацу и вот здесь, на учениях, выводило генерала из себя.

"Рога ему нужно обломать. Пусть не вольничает", — порешил Ломов, находя, что лучше сделать это в официальной обстановке.

У въезда в лагерь, на обледенелом, продуваемом ветрами большаке стоял в ожидании, как на посту, полковник Гнездилов. И когда увидел выползшую на дорогу легковую машину, побежал навстречу, поддерживая рукою шашку.

— Я, простите… тревож–жился, — глотая морозный воздух, едва выговорил Гнездилов. — Посыльного за вами… снаряж–жал… — и, указав на палатки, натянутые под старыми елями, добавил: — Прошу, товарищ генерал, греться. Не обессудьте, если чего не так… Не управились.

Комбригу Шмелеву претила эта заискивающая манера вести себя в присутствии старших. В душе он порывался сделать Гнездилову внушение, но уклонился, только сдержанно спросил:

— Расчеты все прибыли?

— Одна батарея еще не выбралась из болота, — ответил тот и опять обратился к Ломову, желая скорее зазвать его в палатку. — Ветрено, Павел Сидорыч, не мудрено и простудиться. Да и обуты вы легко, — увидев на генерале хромовые сапожки, посочувствовал Гнездилов.

Шмелев с ними не пошел.

"Вся забота о шатре. Какое угодничество!" — с досадой поморщился Николай Григорьевич и зашагал в сторону болота, чтобы помочь вытянуть застрявшие орудия. Скоро его одинокая фигура с бьющимися на ветру полами шинели скрылась между елей, растопыривших понизу тяжелые, покрытые снегом ветки.

Тем часом Павел Сидорович Ломов уже сидел за чашкой чаю, и опять — в который уж раз! — внушал Гнездилову, чтобы он самым серьезным образом занялся строевой подготовкой.

— У вас что, Шмелев… только доложите невзирая на должностное лицо… любит своевольничать?

Гнездилов привстал, развел руками:

— Как вам сказать? Какой–то он… Одним словом, гнет не в ту сторону…

— Ломать надо! — генерал стукнул кулаком так, что подпрыгнула на блюдце и звякнула опорожненная чашка.

— И чем скорее, тем лучше, — подзуживал Гнездилов и, озираясь на полотняную дверь, боясь, что кто–то может подслушать, заговорил шепотом: Вы еще не знаете его. Не такие штучки отмачивает. Послушаешь — уши вянут.

— Ну–ну? — вскинул брови Павел Сидорович.

— Однажды вывел я командный состав на плац, — вкрадчивым тоном продолжал Гнездилов. — Хотел показать, как обучать новобранцев штыковому бою. А чтобы занятие построить нагляднее, решил придать тактический фон… Высотку мы за городком штурмовали… Ну и уколы наносили по чучелам. И вот заявился Шмелев. Подходит ко мне и хоть, правда, негромко, но на полном серьезе спрашивает: "Ты что, Николай Федотыч, думаешь врагов штыком колоть?" — "Если приведется — буду колоть", — отвечаю. "Жди–ка, подставят они тебе грудь!" — "То есть, а почему же не подставят?" — "В будущей войне твои штыки сгодятся разве только для откупоривания рыбных консервов!" вот как он мне ответил. Верите, у меня даже в глазах помутнело от этих слов.

— Давно это было? — спросил, вставая, Ломов.

— Да сразу после осенних маневров.

Генерал постучал по столу ногтями. Лицо его потускнело, серые, навыкате глаза не мигали. Потом он обратился к сидевшему все время молча в углу старшему лейтенанту:

— Слышали? Возьмите, товарищ Варьяш, на заметку. — И к Гнездилову: А вы по всей форме, письменно нам Донесите. От него же антисоветским душком попахивает. За такие высказывания… — Ломов смолк на полуслове, заслышав чей–то простуженный голос у входа.

В палатку, пахнув клубами тугого, холодного воздуха, вошли представитель генштаба полковник Демин, полковой комиссар Гребенников и комбриг Шмелев. Лица у всех были красные с мороза. Раздевшись, Гребенников хотел повесить свою и представителя генштаба шинели, но гибкий березовый столбик не выдержал тяжести, согнулся, и шинели, среди которых была и генеральская, упали на землю. Гребенников водворил генеральскую шинель на выпрямившийся столбик, а остальные положил на сбитую из жердей кровать. Шмелев, однако, не спешил раздеваться, присел на пенек, облокотился на колени и долго о чем–то думал. С его оттаявших бровей стекали по лицу, по впалым щекам капли.

— Бросьте переживать, Николай Григорьевич, — подойдя к нему, сказал Гребенников.

— Что, собственно, произошло? — поинтересовался Ломов.

— Да одному бойцу, Бусыгину, ногу придавило, — пояснил Гребенников.

Ломов скосил взгляд на представителя генштаба, словно бы говорил: "Вот, видите, до какой жизни можно дожить! А все затея Шмелева — понесло его в это чертово болото!"