Я не выстрелил в него в первый момент. Теперь уже это было немыслимо. Я не мог расстрелять связанного по рукам и ногам человека. Оставить его лежать так на снегу? В сущности, это то же самое. Даже хуже. А потом, если он всё-таки выпутается из верёвок и доберётся до своей базы? Через несколько часов немцы догонят меня…

Смеркалось. Надо было уходить. Я подтащил связанного лейтенанта и взвалил его на нарты. Потом сел сам, взял шест и гортанно крикнул, подражая капитану Дигирнесу. Однако упряжка не двинулась с места. Напрасно кричал я на все голоса и яростно размахивал шестом. Должно быть, я что-нибудь не так делал, или эти проклятые псы не понимали по-русски. Они уселись в кружок и с любопытством смотрели на меня.

Охрипнув, я решил отказаться от упряжки. Вероятно, позже я уже не сделал бы такой самоубийственной глупости, но тогда мой полярный стаж измерялся всего двумя сутками. К тому же из головы не выходил выдавший нас с Дигирнесом предательский след. Я решил сбить с толку преследователей.

«Выгрузив» из саней Риттера, я сложил в два заплечных мешка продовольствие и немудрёное снаряжение. Потом обрубил постромки, удерживающие вожака, и изо всей силы хлестнул лохматого пса. Он с визгом бросился в сторону. Повинуясь инстинкту, упряжка тут же кинулась за ним в погоню. Теперь они не скоро остановятся.

Лейтенант, приподнявшись, с удивлением следил за моими действиями. Но когда я, справившись с собаками, обернулся, он тут же опять бесстрастно откинулся в снег.

Перевернув его вниз лицом, я перерезал верёвки.

— Встать! — скомандовал я. — Ауфштеен!

Лейтенант поднялся, разминая затёкшие ноги. Знаком я предложил ему надеть мешок. Риттер повиновался. Сверившись с компасом, я выбрал направление на север.

— Вперёд! — сказал я, выразительно приподняв автомат. — «Форвертс!

Лейтенант шагнул вперёд.

— Шнеллер! Шнеллер! — торопил я.

Надвигалась ночь. Моя третья ночь на этой земле.

До утра я не сделал ни одного привала. Было сравнительно тепло. В лицо ударяла позёмка. Она заметала след.

Очень болела голова. У правого виска, казалось, выросла огромная опухоль, которая никак не хотела уменьшаться под шапкой. Я всё время прикладывал к виску холодный снег.

Впереди маячила прямая спина лейтенанта. Мне нельзя было показывать свою слабость. И едва Риттер замедлял шаги, как я бросал короткое «форвертс».

Он снова уходил вперёд, и надо было напрягать все силы, чтобы догнать его, не дать раствориться в густой вьюжной мгле. Догнав, снова упереть в спину автомат и крикнуть:

— Шнеллер! Шнеллер!

К рассвету я был совершенно измучен, а Риттер по-прежнему шёл ровной походкой человека, привыкшего к большим переходам.

— Стоп! — сказал я, чувствуя, что ещё шаг и замертво упаду в снег. — Хальт!

У меня хватило сил отыскать сравнительно защищённое от ветра место.

Очень хотелось горячего кофе, но я боялся надолго задерживаться. Всё-таки не удержался от соблазна разогреть на спиртовке консервы.

Пока я возился с завтраком, Риттер сидел на снегу, в двух шагах от меня, прямой, с виду спокойный и безучастный. Темные очки скрывали выражение его глаз.

От банки потянул пахнущий мясом парок. Дольше ждать было свыше моих сил. Я перекинул за спину автомат, передвинул ближе к поясу пистолет и незаметно расстегнул кобуру.

— Битте! — сказал я, снимая с огня банку. Мне приходилось мобилизовывать весь багаж школьных познаний в немецком языке. — Эссен!

Я вывалил в котелок полбанки консервов и разделил ещё раз точно пополам. Риттер никак не откликнулся на моё приглашение. Я выложил свою долю на крышку, а котелок и один сухарь поставил возле лейтенанта. Поколебавшись, он взял свою порцию. Мы ели маленькими глотками, не торопясь, как на дипломатическом рауте.

Хотелось сдобрить консервы хорошим глотком спирта, но то, что уцелело в фляге Дигирнеса, надо было сохранить на крайний случай.

После еды боль в голове утихла. Нестерпимо захотелось спать. Я заставил себя подняться.

— Ауфштеен! — сказал я. — Шнеллер!

Риттер, приготовившийся отдохнуть, изумлённо повернулся.

— Форвертс! — сказал я.

Ветер дул теперь в спину. Идти стало легче. Но Риттер замедлял шаги. Он никак не хотел уходить далеко от базы, поминутно останавливался, поправлял меховые сапоги, снаряжение.

Мы поднялись на пологий холм. Я узнал место. Здесь нас вчера догнали немцы. Метель успела занести следы саней. Если бы она началась несколькими часами раньше! Знаком я приказал Риттеру свернуть направо.

Тщетно искал я следы могилы Дигирнеса. Снег выровнял всё в спокойное белое полотно. Невольно сжались кулаки. Кто-то должен ответить за гибель «Олафа», за смерть Дигирнеса, за всё, что случилось на этой пустынной земле.

Риттер взглянул мне в лицо и, не дожидаясь приказания, торопливо зашагал на север.

К ночи нас настигла пурга. Пришлось остановиться. Риттер даже помог мне вытоптать яму у подветренной стороны ската холма.

Спиртовку на таком ветру разжигать невозможно. Делю оставшиеся полбанки консервов и выдаю ещё по одному сухарю. На этот раз Риттер сразу принимается за еду. Со стороны поглядеть — просто два друга, застигнутые непогодой, расположились на привал.

Покончив с ужином, устраиваемся на ночлег. Снова начинает зудеть ссадина на голове. Надо бы её перевязать, но сейчас это невозможно. Слева от меня лежит Риттер, справа под рукой автомат.

Стынут ступни. Я вытаскиваю спальный мешок, засовываю туда ноги.

Мороз даёт о себе знать. Риттер ворочается, встаёт, снова ложится. Наконец садится и пытается прикрыть ноги полой меховой куртки.

Я не выдерживаю. Мешок широкий, в нём ещё много места.

— Идите сюда, — говорю я, расправляя мешок. — Коми хир!

Какую-то секунду лейтенант колеблется, но наконец решается. Он даже снимает сапоги.

— Хенде! — приказываю я. — Дайте руки!

Лейтенант насторожённо протягивает руки. Я связываю их у запястья, но не туго, так, чтобы он мог всё-таки двигать ими. Мы вытягиваемся рядом в одном мешке.

Риттер шевелит ногами, устраиваясь поудобней. Потом поворачивает ко мне голову.

— Табак! — говорит он. — Сигарет!

Я достаю сигарету, подношу её прямо ко рту лейтенанта.

— Feuer![5] — просит он.

Протягиваю Риттеру его собственную зажигалку. Закуриваю сам.

Лейтенант затихает. Сквозь сапоги чувствую тепло его ног. В бок больно упирается неудобная треугольная кобура парабеллума. Вынимаю пистолет, потом всё-таки вкладываю его обратно. Так лучше. Пусть мешает. Меньше шансов заснуть. Спать мне нельзя.

Риттер, докурив сигарету, поворачивается на бок. Кажется, он даже пробурчал что-то вроде «доброй ночи». Через минуту слышится его мерное посапывание. Но я не очень доверяю безмятежному сну лейтенанта.

Я жду. Жду полчаса, час. Воет пурга. Снег падает на лицо. Риттер уже похрапывает во сне. Проходит ещё час, и наконец я решаюсь произвести эксперимент.

К храпу лейтенанта присоединяется моё посапывание. Я даже присвистываю «во сне». Проходит минута, другая, третья… Лейтенант по-прежнему храпит. Кажется, он действительно заснул… И вдруг осторожный толчок. Открываю глаза и встречаюсь с темными кругами очков. Риттер продолжает «храпеть». Поймав мой взгляд, он тут же откидывается назад.

Ну что ж, посмотрим, у кого больше выдержки. Главное — не думать о сне. Сейчас, например, мне гораздо больше хочется пить. Ловлю ртом холодные снежинки. Воет пурга. Ветер наметает над нашей ямой сугроб.

Сугроб закрыл небо. Сквозь узкую щель пробивается тусклый свет. Воет ветер… Сколько мы лежим в этой снежной яме? День, два, неделю? Мои часы стоят. Наверное, в них попала вода. Я пытаюсь восстановить события.

Была пурга, и тусклый рассвет сменялся густой темнотой ночи. Несколько раз мы ели. К сожалению, слишком мало. Во второй банке консервов вместо мяса оказалось густое желе, вроде мармелада. Осталось только несколько сухарей и конверты с каким-то непонятным, но явно несъедобным веществом.