МАРГА. Какие глаза?

ПАБЛО. Твои. Я тебе из гордости не хотел говорить – понимаешь? Я никогда не видел ничего более красивого… (Как зачарованный, идет к ней, хрипло.) Дай, я посмотрю поближе!

МАРГА (забегает за стол). Спасибо, Пабло! Иди, купайся! Холодная вода тебе очень поможет…

ПАБЛО. Нет, я пойду только с тобой!

МАРГА (почти кричит). Пабло, мы не в лесу! (Бежит.)

ПАБЛО (преграждает ей путь). Стой!

МАРГА. Я закричу!

ПАБЛО. Стой, говорю!.. (Сильно прижимает ее к себе, целует. И внезапно отпускает.) Теперь кричи. Только запомни: тут главный – мужчина… (Бросает на пол куртку, расстегивает рубаху.) Жду тебя на реке! (Убегает.)

МАРГА. Дикарь… дикарь…

Появляются испуганные тетки.

АНХЕЛИНА. Ничего не говорите, сеньорита! Мы видели…

МАТИЛЬДА. Какой дикарь! Поцеловать вот так, насильно…

МАРГА. Нет, он еще не научился целовать! Он меня укусил.

МАТИЛЬДА. Укусил? Господи милосердный!.. (Падает в кресло.) Анхелина!..

АНХЕЛИНА. Я понимаю, понимаю… (Громко.) Эусебьо! Багаж сеньориты!

МАРГА. Нет, я остаюсь!

МАТИЛЬДА. Вы остаетесь?

МАРГА. Не знаю, смогу ли я чему-нибудь научить… Но мне надо многому научиться самой!

Пение птиц.

(Прислушивается.) Да, милый, да, я знаю… Весна!

АНХЕЛИНА. С кем вы говорите?

МАРГА. Со щеглом.

Слышен крик Пабло: «Мар-га-а-а!..»

(Улыбается, поднимает руку, кричит.) Пабло-о-о!.. (Сбрасывает на пол жакет, выбегает.)

Щегол весело поет – он столько повидал в жизни.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Одна из комнат. Застекленная галерея, в глубине выход в сад. Эта та же галерея, которую мы видели в первом акте, но изнутри. Справа – лестница с массивными перилами. На первом плане – дверь, на втором – выход в холл.

Старое дерево, темно-красный бархат. Мужественная неприхотливость покойного отца смягчается ручными вышивками и нежностью теток…

Осенний вечер. ТЕТЯ АНХЕЛИНА сидит у стола, заваленного книгами, рисунками и чертежными принадлежностями. Восхищенно рассматривает тетради и рисунки, слушает Ролдана любезно и безучастно, как слушают шум дождя. РОЛДАН нервно ходит по комнате, разглагольствует.

РОЛДАН. Нет, это уже слишком! Многое нужно простить, многое… Но чтобы вынести подобные вещи, нужно поистине терпение францисканца. Я бы даже сказал, терпение бенедиктинца! А я не рожден мучеником. Вы слышите, не рожден!

АНХЕЛИНА (вежливо). Я рада. Вы чуточку запутались в бенедиктинцах, францисканцах и мучениках, но я не так уж строга в вопросах религии. Говорите, говорите… (Берет другую тетрадь.)

РОЛДАН. Если в этом доме никто не считается с моим мнением, я подаю в отставку! Это оскорбляет мое достоинство. Что же мне еще прикажете делать, я вас спрашиваю?

АНХЕЛИНА. Да, да, сеньор, очень хорошо…

РОЛДАН. Сеньорита Анхелина, вы меня слушаете или нет?

АНХЕЛИНА. Простите, как вы сказали?

РОЛДАН. Так я и думал. Я уже полчаса твержу вам, что подаю в отставку. И что же? Все тщетно. Когда вы любуетесь тетрадями «вашего мальчика», вас не отвлечет даже взрыв!

АНХЕЛИНА (на секунду отрывается от тетрадей). Что? У вас был взрыв?

РОЛДАН. Пока еще нет. Но при таком положении вещей я не удивлюсь, если будет.

АНХЕЛИНА. Ну, не надо преувеличивать. Конечно, Пабло непослушный мальчик, но вы не можете отрицать, что он очарователен!

РОЛДАН. По-вашему, очаровательно въезжать верхом в мой кабинет?

АНХЕЛИНА. Ну?! Вот чертенок!

РОЛДАН. А бросать мне камни в окно, когда я прилягу после обеда? У меня не осталось целого стекла!

АНХЕЛИНА. Да? Какой проказник! Вы должны понять, он ничего такого не видел в детстве и все у него сохранилось. Ведь вы же сами когда-нибудь бросали камни в окошко?

РОЛДАН. Возможно, возможно, сеньорита… Только мне в детстве не было двадцать четыре года. И если бы одни стекла!..

АНХЕЛИНА. А еще что?

РОЛДАН. Все! Он вопит, как пастух в горах. Он не испытывает никакого почтения к старшим. И наконец, он говорит вслух все, что думает!

АНХЕЛИНА. Да, да… Никак ему не втолкуешь! Вот про вас он никогда не скажет: «сеньор управляющий», всегда говорит: «старая лиса».

РОЛДАН. Вот! Почему он меня ненавидит?

АНХЕЛИНА (поглощена тетрадками). Какая прелесть!

РОЛДАН. Вы считаете?

АНХЕЛИНА. Что ему только ни приходит в голову! И как он все забавно выражает! И почерк, вы заметили? Как у нее, но тверже, мужской. Скажите, «Европа» пишется с маленькой буквы?

РОЛДАН. С заглавной.

АНХЕЛИНА. Так я и думала! И «Америка» тоже, правда?

РОЛДАН. Конечно! Чем Америка хуже Европы?

АНХЕЛИНА. Как занятно! Он и «Европа», и «Америка» пишет с маленькой буквы. А слово «женщина» – с большой. Что это, по-вашему?

РОЛДАН. Три орфографических ошибки.

АНХЕЛИНА. Да, конечно. Но какая врожденная галантность!

РОЛДАН. Только этого недоставало! Этот припадочный – образец галантности? Может, вы думаете, что пора его ввести в общество?

АНХЕЛИНА. Ну, всему свое время. Сейчас самое важное – его душа. Смокинг подождет.

РОЛДАН. Другими словами, вас устраивает это постоянное потакание его капризам?

АНХЕЛИНА. Да ведь он счастлив! Вы не согласны с ее методом? Или она сама вам не нравится?

РОЛДАН. Приведу факты. Восемь месяцев торчит она в доме – и где результаты? Пабло такой же дикарь, каким был. А она научилась стрелять из ружья, ловить форелей голыми руками. Кто же кого воспитывает, я вас спрашиваю?

АНХЕЛИНА. Сеньорита Лухан знает свое дело. Я вам очень советую – не вмешивайтесь в чужую жизнь, занимайтесь лучше своими цифрами.

РОЛДАН. Цифры теперь тоже не мои. В мою законную область вторглись посторонние лица!

АНХЕЛИНА. Кто? Маргарита?

РОЛДАН. Этот дикарь! Он роется в моих бумагах, в папках и что-то записывает. Разрешите спросить, что ему надо?

АНХЕЛИНА (коварно улыбается). А, понимаю, понимаю! Этот несчастный дикарь одолел за восемь месяцев те премудрости, которым вы учились всю жизнь, и проверяет ваши счета… и конечно, вы перепугались. Так?

РОЛДАН. Терпение мое безгранично, сеньора, но я не позволю оскорблять мою честь. Чрезвычайно сожалею, что, по-видимому, утратил ваше доверие. Я вынужден немедленно и безоговорочно…

АНХЕЛИНА. Да, да, я знаю – отставка. Вы всегда говорите об отставке со мной. Почему бы вам не поговорить с сестрой?

РОЛДАН (отирает благородное чело). Ну, это совсем другое. Ваша сестра меня не выносит. Она способна забыть в одну минуту о двадцати годах самопожертвования.

Из сада выходит МАТИЛЬДА, ставит мимозы в кувшин.

МАТИЛЬДА. Добрый вечер. Что, опять препираетесь?

РОЛДАН. О, напротив. Мы с сеньоритой Анхелиной во всем согласны.

АНХЕЛИНА. Нет, не во всем! Сеньор Ролдан недоволен воспитанием Пабло.

МАТИЛЬДА. Вам кажется, что он недостаточно успел за эти семь месяцев?

РОЛДАН. Его успехи в науках даже чрезмерны. Но поведение, поведение!.. Можете вы себе представить его на рауте, в дамском обществе? Или в ложе, в опере? Он там будет, как лошадь на псарне!

МАТИЛЬДА. Лошадь?

РОЛДАН. Это не мои слова. Так выразилась его собственная наставница.

МАТИЛЬДА. Сеньорита Лухан сказала «кентавр».

РОЛДАН. То же самое! Для меня ваш кентавр – просто литературная лошадь.

МАТИЛЬДА. У вас очень странные представления о мифологии. По-вашему, сирена – литературная рыба?